Возлюбленная Казановы (= Опальная графиня)
Шрифт:
Давно уже обсуждался вопрос, какая ножка более соблазнительна и чаще привлекает взоры – обнаженная или же прикрытая и обутая? Некоторые полагают, что все должно быть естественно и что даже совершенных форм ножка, белая, красивая и гладкая, словом, такая, какой ей следует быть по определению испанцев, лучше всего выглядит в роскошной постели, ибо где же еще показаться даме необутой – не по улице же пройти?!»
Елизавета отложила книгу, приподняла подол и, вытянув правую ногу, обутую в простенькую бархатную туфельку, еще из царского
Нога была длинная, вполне стройная, с круглым коленом и высоким подъемом. «Вкруг пяты яйцо прокати, под пятой воробей проскочи», – вспомнился народный канон красоты женской ножки, и она одобрительно кивнула: под пятой воробей проскочи – это да; но Пьеру де Брантому сия нога не понравилась бы, потому что она была сухощава, сильна, кое-где исполосована белыми шрамиками, с длинной узкой ступней и сильными пальцами – не маленькая, почти детская нога изнеженной Аннеты, а нога неутомимой странницы, бывшей полонянки, которую кнутом хлестали по чем ни попадя; нога женщины, умеющей быстро бегать, неутомимо идти и стискивать бока лошади с такой силою, чтобы она повиновалась малейшему движению колен всадницы.
Елизавета так увлеклась разглядыванием своих ног, что чуть слышный звук, внезапно раздавшийся за спиною, произвел на нее впечатление пушечного выстрела. Она подскочила и замерла, испуганно озираясь.
Неужели кто-то подглядывал?.. Нет, вроде бы нету никого, и слава богу! Можно представить, как глупо она выглядела! Недаром этот звук напомнил ей сдавленный смешок. Но, кажется, и впрямь почудилось.
Еще раз пристально вглядевшись в черные яблоневые стволы, Елизавета успокоилась, уселась на траву и снова уткнулась в книжку:
«Не знаю, правда ли это, но испанцы считают, что совершенная по красоте женщина должна иметь тридцать признаков. Одна дама из Толедо – а город сей славится красивыми, остроумными и изящными женщинами – назвала мне их. Вот они.
Три вещи белые: кожа, зубы и руки.
Три вещи черные: глаза, брови и ресницы.
Три розовые: уста, щеки и ногти.
Три длинные: талия, волосы и руки.
Три короткие: зубы, уши и ступни.
Три широкие: груди, лоб и переносица.
Три узких: губы, талия и щиколотки.
Три полных: плечи, икры и бедра.
Три тонких: пальцы, волосы и губы.
Три маленьких: соски, нос и голова
Всего тридцать».
Елизавета с досадою отбросила книгу:
– Что за чепуха! Три длинные, три белые, три черные… Это все в точности про Аннету, тоже мне, нашли красавицу!
И тут сзади вновь послышался звук, который заставил ее облиться холодным потом: кто-то ехидно засмеялся!
Елизавета обежала ближнюю яблоню, проверяя, не скрывается ли там насмешник, но никого не нашла. Неужели почудилось?! Она нервно прислонилась к стволу и вдруг…
– Стой тихо, – велел сверху чей-то голос. – И не подымай голову, худо будет.
Елизавета замерла. Значит, не почудилось: за нею и
– А ты что за Соловей-разбойник там сидишь? – спросила как могла грубо, остерегаясь, однако же, поднять голову. – Вот ежели побегу, что со мной сделаешь? Словишь? А руки не коротки?
– Ничего, – успокоил голос. – Руки у меня долгие. Беги, коли приспичило, только лютая барыня много чего нынче же узнает!
– Это кто ж такая лютая барыня?
– Неужто не поняла? – усмехнулись наверху. – А ты пораскинь мозгами, о чем речь идет.
Тут и голову ломать было нечего: речь могла идти только об Анне Яковлевне. Но что же она может узнать такого особенного?
Елизавета спросила и об этом – и наткнулась на новую насмешку:
– А вспомни, кого она весь день разыскивала?
Ноги у Елизаветы сделались ватные. Анна Яковлевна искала того, кто подглядывал за нею утром. Значит, ее!
Плохо дело. Пока она следила за Аннетою, кто-то следил за ней самой?
– Понятно, – процедила Елизавета. – И чего же ты хочешь?
– Помощи, – быстро отозвался голос, сразу посерьезнев.
И тут Елизавета его узнала… И словно бы ледяным ветром ей в лицо повеяло: ведь она слышала его в тот страшный мартовский вечер, когда чудом не погибла! Этот человек пришел вместе с Вайдою в баньку и замышлял поджог!
– Чем же помочь тебе, Соловей-разбойник? – спросила она, изо всех сил стараясь не выказывать страха. – Воровское добро схоронить?
Это она бросила наугад: человек, водившийся с Вайдою, мог быть только вором, как и цыган. По молчанию, воцарившемуся вверху, поняла, что попала в цель, и слегка струхнула от собственной смелости. Но тут разбойник снова заговорил, и по его голосу было слышно, что он улыбается. Значит, не осерчал.
– Ишь, востра какова да приметлива! Может статься, и об сем попрошу. Но пока о другом речь. О человеке, который у лютой барыни на цепи сидит.
В глазах Елизаветы прояснилось. Она словно впервые увидела, что небо уже позлащено закатом, Волга присмирела, на землю медленно опускается предсумеречная тишина.
Слава богу, думала Елизавета, слава богу! Будто гора с плеч свалилась. Она все сделает, лишь бы помочь тому несчастному, которого невзначай увидела сегодня утром, и так поспешно отвечала: «Да, да, да!» – на новый вопрос: «Так ты поможешь нам?» – что неизвестный тихонько рассмеялся.
– Ох, и молодец же ты, девка! – молвил он. – Ох, и бедовая! Нашего сукна епанча! [22]
22
Все равно что сказать: «Нашего поля ягода».