Возлюбленная тень (сборник)
Шрифт:
Никого не сужу, никого не сужу – тем паче действующих моделей русской истории, одетых в защитных оттенков диагональ. Этот гиперреалистический мобиль под названием «Маленький Сосо и его наркомы», что в сегодяшней смещенной семантике звучит еще смешнее, чем прежде, – зачем я изобразил его здесь с такою зловещей серьезностью, с такой горькой иронией?
«К чему все это?» – как отвечали черниговские девушки на танцплощадке тем из командировочных, которые интересовались их именами. Мы ж с тобой, Анечка, никакого Зальцмана и Борис Израилевича
Налил тебе Миша Липский виски и пепси добавил. Что там пить – один глоток. И ты сделала четверть глотка – и последовал перерыв на долгое время, а Миша Липский лобзал тебя на овальном диване, лобзал и заводился, не видя ни грудей твоих, ни родинки у расхода спины, ни голубизны подкожной за коленками, ничего. Видел Липский только одно: как проникает он в тайны Есенина, во взаимопроникающую, поливалентную их глубину, в немыслимое по своей недоступности круговерчение – и понимает, чем и как они его победили, заставили заявить на имя Председателя их Комитета… А это проблядь, стукачиха, ей все равно, кому давать, – и я пойму, пойму, пойму, догадаюсь, откуда позор мой и лязганье в сердце, откуда мокрота ладоней и бесконечные слова в кислой пенке. А ты, демократический божок, я т-тебя сделаю, храбрец, смотри! Вот, помойка твоя подо мной – я вас всех пойму: сначала всех, потом себя…
Анечке было неудобно сказать мужику, что она его не хочет. В таких случаях сопротивляться глупо и противно. Если он не понимает, что она, Анечка, на него совершенно не реагирует, сухая, – пусть ему будет хуже. Она лежала, засматривая поверх Михайловых молочных плечей.
Михаил через минуту вскочил, надел свое бело-голубое, очки перекошенные поправил, закурил. Анечка спокойно присела, допила согревшуюся смесь, надела трусики-лифчик – взяла сигарету, втянулась в колготки – прикурила: Михаил дернулся по направлению к зажигалке, но не успел. На комбинации дегенерат оторвал бретельку – нечеловеческая, бля, страсть! Анечка откопала в сумке булавочку, закрепила. Юбка, свитер, сапоги. Сапоги надо завтра нести чинить.
Молчит – усталый, но довольный, подонок!
– Уже почти двенадцать, – сказала.
Михаил проверил ее по своим часам, забродил по комнате.
– Я боюсь, между прочим, сама идти. Может, ты меня все-таки подвезешь? А то получится, что ты меня не только изнасиловал, но и убил.
Они его поимели. Сейчас она пойдет в милицию или закричит, высунется в окно, в дверь. Сионист-насильник, зверь агрессивный. Нравы хозяев из Тель-Авива.
– Кто тебя насиловал?!
– Ты. Ты не видел, что я тебя не хочу? Зачем ты лез? Я с тобой драться должна?!
Да нет, ничего не будет, куда там она пойдет, в милиции разве что обрадуются, для проверки еще разочек шпокнут всей бригадой. Немытое демократическое содружество. Она не самая, так сказать, чистоплотная женщина в мире. Их давно знают, не поверят… Я, кстати, тоже изменник родины,
– Мне не следует ехать так поздно… Если хочешь, я дам тебе на такси.
– Галантный ты… Хорошо, я вызову.
Пошла, как у себя дома к телефону, что-то она его заприметила быстро, ага, она знает, где он стоит.
– Не стоит вызывать отсюда. Телефон прослушивается.
– Что ты говоришь? Господи, кому ты нужен…
Я? Что ты знаешь, проститутка, кому я нужен?! Я? Ты сейчас уйдешь, а мне будут звонить члены английского парламента с Лубянки, все евреи братья, в будущем году в Иерусалиме, проститутка!
– Ты знаешь, Хана, когда я агитирую женщин ехать в Страну – всегда говорю, что там женское белье прекрасное. Помогает! А тебе и не знаю, что сказать, – белье у тебя и так в большом порядке.
Комплимент. Божечки, вот тоже несчастный, чего он так боится, они его специально не отпускают. А он с ума скоро сойдет: закомплексованный до предела.
– Ладно, агитатор, пока. Не бери в голову, бери сам знаешь куда… До свидания, Миша, не обижайся – ты очень хороший. Приходи в гости. Мы, наверное, тоже скоро подадим.
– В добрый час. Я приду, проконсультирую…
– Ой, Миша, у меня к тебе просьба… Не бойся, не бойся, ничего сложного: у тебя бутылка вина есть? Причем непочатая…
– Я не знаю… Сейчас.
Позвякал в баре кабинетном, побрел в кухню – обыскал холодильник.
– А коньяк не годится?
– Годится… Подожди, он из магазина или из «шопа»? Мне нужен простой народный коньяк – или вино.
Простое народное нашлось в шкафу, в кухне: румынское каберне.
– Подойдет?
– Да, Мишенька, спасибо – выпьем за тебя, чтоб скорее отпустили…
– Ну, счастливо…
– Оставь. Раньше надо было целоваться. Тебе не стыдно?
– В смысле?
– В смысле смотреть теперь Славке в глаза.
– А, перестань, ничего не было…
– Договорились. Не протрепись во время агитаций и консультаций, какое ты у меня белье видел.
– Подожди секунду, я тебя повезу.
– Мишенька, не надо, я не боюсь, это я со злости сказала.
– Я поеду!
– Никуда ты не поедешь – тебе же не хочется, скажи правду.
– Ты не пойдешь одна.
– Пойду. Никто меня не тронет, кому я нужна. А белье под пальто не видно.
– Ты обиделась…
– Наоборот, обрадовалась: ты похвалил мое белье… Пока!
Передачу пропустил? Нет, вполне можно послушать. Длинненький «Хитачи» с двумя динамиками – двадцать шесть сертов.
«“…в стране моего прежнего проживания я материально был очень хорошо обеспечен, имел квартиру, телевизор, машину. Но желание воссоединиться со своей землей и близкими людьми привело меня к мысли о приезде сюда.