Возлюбленная тень (сборник)

Милославский Юрий Георгиевич

– Я с вами, Виктор, совершенно согласен: колоссальная безалаберщина, страшный бюрократизм. Тем не менее… Я вам говорил, Таечка (Верстаечка), как мне мои коллеги предсказывали, что я буду в Израиле камни таскать? Ну, я уже имел кое-какие данные о здешних… штуках в психиатрии. Фрейдизм, разговорчики…

– Муля, – сказала свирепая Верста, – голова у меня не проходит. Оптальгин жрешь-жрешь и хоть бы х…

Старчевский внимательно повеселел.

– Хны.

– Если вы всерьез, то оптальгин принимать не стоит, он изменяет состав крови – по новым данным. Я забегу к вам на днях – померяю давление. Или зайдите ко мне в клинику.

–

А домой вы меня не зовете, Муля?

– Вы правда так думаете, Тая (Верста – я?)?! Как будто вы у нас никогда не были. В клинике – если хотите – я вас более-менее капитально исследую. Но по-моему, вы тут с Виктором упорно вдаряете по бутылке, отсюда и голова дает о себе знать.

– Я не пью. Спаиваю. Пользуюсь одиночеством… как вы говорите? Таи?

– Что вы такой сердитый, Виктор? Хотите, я и вас обследую… Я пару месяцев назад был у вас в стольном граде Иерусалиме и видел Аннушку, Славину подругу. Произвела на меня очень тяжелое впечатление. Страшно, страшно изменилась. Я ее приглашал домой, предлагал посмотреть – что с ней такое… Так, не в лоб, а интересовался, как ее самочувствие. Вы ее видите, Виктор?

– Примерно через день.

– И как она, по-вашему?

– По-всякому.

– А Славу вы знали? По Москве… Я имею в виду Славу Плотникова?

– Мало.

– Да… Я с ним время от времени переписываюсь – он занят необычайно. Там тоже идет неприятная грызня. Первых мест на всех не хватает. Но он все же в Лондоне, а основная масса демократов – в Париже, в Штатах.

Верста – складная линеечка – распрямилась рывками и чухнула на кухню: лучше выпить кофея, чем не выпить ничего.

– …так он мне пишет, что волнуется – от Аннушки ничего давно не было. Я бы ей позвонил, но у нее, сколько мне известно, нет телефона. Если не трудно, передайте ей…

– Что передать?

– Мои слова.

– Какие именно слова?

– Виктор, дорогой мой Виктор, можно я вам скажу кое-что? У вас есть одна неприятная черта – неприятная и, я бы сказал, нежизненная, мешающая жить, непрактичная: вы всегда почему-то считаете собеседника глупее вас… Я заранее прощу прощения, но – Тайка в кухне? Она не слышит, что вы выступаетепередо мной? Я прекрасно понял, о чем вы говорили, – и в этом вопросе с вами солидарен…

– Я вроде бы говорил о погоде.

– Можно я закончу? Речь у нас шла о разочаровании, общем разочаровании. Но хочу вам напомнить – каждый свое собственное разочарование носит с собой. Вот я: пришел в больницу, а на меня – как на дикаря!.. Конечно, они знают все тайны подсознательного, а я – советский коновал… Что я должен был делать? У меня буквально сердце кровью обливалось: множество больных, которых можно вылечить ме-ди-ка-мен-та-ми! Не болтовней, а определенными инъекциями…

– Серой под кожу?

– Дурачок вы. Причем здесь сера под кожу… А они – ведут свои психологические беседы! У человека – типичнейшая вялотекущая шизофрения, бред реформаторства, его лечить надо, а они ему потакают, лясы с ним точат! Невроз, фобия… Я ему на свой страх и риск дал восемь таблеток банального элатрола в день – и через три недели бред у него поблек! А по-вашему, надо было сказать – хрен с ним совсем, я никому не нужен, все пропало?! Теперь, несмотря на все препятствия, я добился возможности лечить своих больных, как я считаю нужным!

Интересно б узнать – кто он (она) таков (такова),

с кем дискутирует душепроходец. Ведь не со мною же, тихим прикованным скелетом, обсуждаются эти вопросы жизни.

– Молодое государство; все находится… в движении. Надо как-то спокойней, уверенней относиться к происходящему. Слава Плотников мне пишет: «Качественного отличия степеней подавления свободы, которого мы ждали – не существует: только количественное!..» Английской свободы хватало всему миру, это – образец для всех западных демократий, а ему все мало! Конечно, здесь еще сложнее. Но знаете – я циник-оптимист. Если все говно, то в этом говне лично для меня как-то проще, чем в советском. А будет еще проще – года через два-три.

Верста, стоя в дверях с подносом, корчила мне богопротивные рожи.

Я глядел под стол: у Старчевского – девичьи пальчики на ногах, размер обувки не выше тридцать седьмого! Отдельные, полупрозрачные, с умеренными ноготками, лежали пальчики в открытой сандалии.

Написать раз виденному Плотникову: «Приезжай, помянем»?.. А потом сходим к Муле Старчевскому – он нас бесплатно каким-нибудь инсулинчиком накачает, и поблекнет наш бред, Плотников.

«Дорогой Святослав, я Вас почти не знаю, и Вы меня, вероятно, не помните. Я дружилс Вашей знакомой, а она почему-то повесилась. Это произвело на меня чрезвычайно тяжелое впечатление.

Уважающий Вас Виктор».

Верста распространила чашки по столу. Старчевский уже потрагивал ложечкой сахар.

«Судебная медицина». Раздел «Учение о смерти». Мозг превращается в грязно-зеленую маркую массу, на правой голени – гнилостная сеть, кожа почернела и подсохла, отстает лоскутьями, а женскому чреву предстоят так называемые посмертные роды.

Здравствуй, Анечка, как отдыхалось тебе на Вечном Курорте – между Эли Машияхом и Нисимом Атиэ; как грелось в приблудных солдатских носках из серой крученой шерсти, как плясалось в новом платье и с платиновой цепочкой на правой голени без гнилостной сети, как тебе купалось – всегда у бережка, москвички плавать, дуры, не умеют. Поедем с тобой для начала на Мертвое море, там проще плавать научиться: вода держит… Давай так: жду тебя в двенадцать у Дамасских Ворот – пойдем в «Иерусалимские сласти», поедим песочных пирожков с финиками и фисташками, а оттуда, если не устанешь, пойдем в Гефсиманию, потреплемся по-русски с монашками: арабки, а свободно владеют. К семи-полвосьмого пойдет транспорт, сядем, Анечка, в комфортабельный ЗИМ.

– …Вот отсутствие транспорта по субботам – это как раз чистейшая фикция. У меня есть машина – и я еду, не позволяю, чтобы меня насильственно обращали в иудаизм. В Америке по субботам в синагоги на машинах ездят – ну и что? Ничего. Зато бедный Виктор должен быть правоверным поневоле. Потому он и сидит столь мрачно-ступорозный. Вы же знаете все психиатрические термины, так? Вроде «серы под кожу». Иногда, кстати, ничего другого и невозможно применить… Когда хирурги вас кромсают ножами, вы на них не сердитесь, Виктор?! Да… Отсюда элементы религиозного засилья. Читали, они камни бросают в машины? Это можно. Если ничего не делать всю неделю, только комментировать Талмуд, то в субботу можно и дома посидеть, отдохнуть. А я работаю как проклятый – и в субботу могу себе позволить съездить к друзьям, к морю. Да, Таечка? Что вы на это скажете?