Возлюбленная тень (сборник)
Шрифт:
Тель-авивский диавол творил ночную погоду: мешал сукровичный, слизистый пар дня с вечерним суховеем, морским фосфором, смалью и нагаром трактирных противней. На главных улицах добавлял в нее диавол едкую противопотную взвесь.
Мавританские, арт-декошные, из драного белесо-серого с кубовым папье-маше дома светились окнами через один – не считая магазинных и ресторанных.
Циона торчала на стульчике, волосы ее – кровавый померанец, а возле – rich American tourist в первопоселенческом колпачке с надписью
Циона зарабатывала десять тысяч сиклей в месяц: днем – в сверхзакрытом салоне интимного массажа «Суламифь», ночью – в “Holy Land”…
На пять жила, а пять откладывала в Пролетарском Банке на сберегательную программу «Живая Сила». К двадцати двум годам намечались своя квартира и замужество.
– Руси, привет, как дела, что.
– Ты можешь выскочить?
– Еще чуточку.
– Я подожду у Бумы, годится?
Бума Либерман был грязный вонючий ашкеназиец. Он содержал – в переулке рядом с “Holy Land” – самый грязный и вонючий ресторан на Ближнем Востоке. Ресторан назывался «Риволи». Есть такое знаменитое место в Париже.
Сефардские бандиты несколько раз пытались обложить Буму налогом на страх, били ему морду и посуду, налопывались и напивались, не заплатив, но Бума оброка не давал.
Для тех, кто не знает, сефардский бандит – это такое тупое дикое существо, не желающее трудиться, разрушающее порядок в Государстве, мешающее красный перец с черным.
Если бы не Рони Зильбер – инспектор частной компании по охране имущества, – наш человек, ашкеназиец, Бума сошел бы с ума – и давно.
Для тех, кто не знает: наш человек-ашкеназиец – это такой культурный приличный парень, вежливый, умеющий пользоваться свободой и демократией, основавший наше Государство.
– Руси, что ты так поздно здесь уже сейчас? У тебя что-то не так хорошо? – Бума отодрал прилипшую к клеенке пепельницу, высыпал ее содержимое нам под ноги – и приклеил пепельницу обратно.
– Циону жду.
– Это такая тварь? Все они твари, позорящие наш народ! Мы их спасли от арабов, дали им все, что у нас было, а они?! Что они вообще? Они там сидели на пальмах и пили арак, и здесь они ведут себя так же само. Что они от тебя хотят, преступники, что?
– Бума, дай поесть.
– Ради Бога, ради Бога, ради… Что ты хочешь кушать уже? Ты хочешь свежий такой свекольник, такой?
– И выпить. Зубровочки – а, Бума?
– Зубровочки? Да. Я дам тебе зубровочки. Если ты хочешь зубровочки, так я дам тебе зубровочки, я. Тебе я дам, что я только себе даю.
Хорошо было б сочетать Бумину зубровку с благородной ориентальной похлебкой из красной чечевицы, за которую праотец Исав пожертвовал первородством; зачерпнуть нежной лепешечкой из миски
– Возьмешь чек? – на кассе «Риволи» было написано трехъязычно «Чеки не принимаются!»
– Чек? Если ты мне дашь не чек, а я не знаю… Ну, не чек? Так я у тебя приму. Я у тебя? Я у тебя приму то, что ты мне дашь. Если ты мне еще скажешь, почему ты такой шляющийся по Тель-Авиву, так я тебе дам все, что у меня есть.
– Я был в гостях.
– У русской девочки? У русской девочки ты был в гостях, ты?
– Точ-но.
– Так точно, да? Когда нас освобождали советские, они говорили «так точно». Ты веришь, я уже был мертвый, когда они пришли в лагерь, я был не живой, а мертвый.
Бума принес тарелку свекольника, держа ее так, что все его пальцы – кроме большого – до третьего суставчика погрузились в хлебово. Бутылку с зубровкой, рюмки, нож-вилку Бума нес под мышкой.
– За бытие, Бума.
– За бытие. Да. Будь ты мне здоров, а я тебе уже постараюсь.
– Ты по-русски пьешь, Бума – после первой не закусываешь.
– А что, в Польше, ты думаешь, мы не пили, мы?
Влетела Циона. Клац-клац – серебряные босоножки, кровавый померанец, пятки вместе, соски – врозь.
Ее немыслимого сексу плоть все же содержала в себе какую-то жесткость – и после единого разика более никогда я ее не просил, чтоб не огорчаться по-пустому.
– Бума, как ты?
– Что хочет госпожа?
– Руси, я Буме не нравлюсь: сейчас рыдать начну…
Не мог Бума спокойно видеть бабу – дышал голубыми глазами, подтягивал брюхо поближе к позвоночнику.
– Ладно, Руси, что ты хотел?
– Кроме тебя?
– Кроме меня. Правда, нет времени.
– С тобой днем работает… русская поливалка – баскетбольного роста, на Языке не базлает, шатенка.
– Почему?
– Что «почему»?
– И ты на языке не базлаешь: «почему», как в английском; в смысле: хочу знать, почему ты спрашиваешь!
– Циона, иди работать в Интеграцию: будешь балдежная учительница…
– За полторы тысячи в месяц – и трахаться с начальством.
– Так как – работает?
– Что-то появилось похожее – задвинутая до предела.
– Сколько ей кидают?
– Не знаю. Мало. Она приходит пару раз в неделю. Слушай, я там не распоряжаюсь.
– Просьба. Маленькая.
– О деньгах – нет. Я жопой не шевельну, пусть сама старается.
– Циона. Когда мужик говорит – надо слушать. А еще восточная женщина.
– Ну давай, говори. Нет времени.
– Когда к вам приходят русские – ее не пускайте.
– Ты у нас был когда-нибудь?.. Не суди по кино. Что значит «не пускайте»? Я тебе сейчас объясню…