Возлюбленная террора
Шрифт:
— Ребятишки продолжали смеяться, но я перестала слышать их смех. Стала их выпроваживать, а на душе кошки скребут. Они смотрели на меня с таким удивлением, с таким сожалением! А потом протянули мне худенькие немытые ручки — прощаться. Я говорю им: «Не забывайте меня, дети!» А они покрестились на угол, пожелали мне счастливого Нового года и гурьбой пошли к дверям. Глазки у них были такие ясные, такие доверчивые…
— Перестань! — вдруг с отчаянием оборвала ее Маруся. — Перестань сейчас же!
Нельзя ей слушать такие, рассказы, даже думать
Но кто бы знал, как подчас тяжело быть символом! Такая ноша не для женских плеч.
А самое страшное, что предательский вопрос «зачем?» все чаще и чаще закрадывается ей в голову…
В двадцать лет Мария Спиридонова точно знала ответ на этот вопрос и уверенно исполняла роль палача и жертвы революции, которую называла «святой». Пройдет не так уж много лет, и в свои тридцать три — возраст Христа — она обнаружит, что робкие ростки сомнений в «святости» дела ее жизни превратились в буйные неистребимые побеги. Но она все еще борец революции — по обязанности, по долгу и по привычке.
А потом, оставшиеся два десятилетия своей нелегкой жизни, Мария Спиридонова уже тщетно попытается повернуть время вспять, вернуть то, что ей было дано от рождения и что она так безрассудно бросила, — как оказалось, не на святое дело, а в дьявольский костер.
Но время назад не бежит…
ТАМБОВСКАЯ ГИМНАЗИСТКА
КАК ПОМОЧЬ ДЕВОЧКЕ СО СПИЧКАМИ
Из метрической книги Уткинской Богородицкой церкви г. Тамбова за 1884 год.
Октябрь
Месяц и день рождения: 16
Месяц и день крещения: 17
Имена родившихся: Мария
Звание, имя, отчество и фамилия родителей и какого вероисповедания:
Коллежский секретарь Александр Алексеевич Спиридонов и законная его жена Александра Яковлевна. Оба православные.
Рождество 1889 года в небольшом деревянном доме на Козловской улице города Тамбова, принадлежащем коллежскому секретарю Александру Алексеевичу Спиридонову, проходило по обычному ритуалу: елка, подарки, запах апельсинов, кутья и груда лакомств.
По обряду, на первый день приходили священники, пели «Рождество Твое, Христе Боже наш», их угощали окороком и наливками. Потом Александра Яковлевна Спиридонова и ее старшая дочь, Женя, которой недавно исполнилось уже двадцать три, принимали гостей, приезжавших с визитами.
Женя была невысока, худа и не очень хороша собой, в отличие от своей еще не старой и по-женски обаятельной матери. Вообще, среди четырех сестер Спиридоновых Жене, очевидно, досталась
Особенно прелестна была любимица всех домашних, пятилетняя Маруся, — живая, подвижная как ртуть, со своевольно оттопыренной яркой нижней губкой и облачком светлых кудряшек, обрамлявших нежное детское личико.
Не только для Маруси, но и для других младших детей — девятилетней Юли и семилетней Людочки, оживленных и возбужденных в предвкушении детской елки, назначенной на второй день Рождества, гораздо привлекательнее парадных визитов в гостиной было то, что происходило на кухне.
Днем приходили колядовать ряженые со своими незатейливыми лакомствами: орехами, рожками, винными ягодами, и им взамен дарили платье, всякие ненужные вещи. Девочки пели вместе со всеми рождественские гимны и получали свою долю рожков и орехов, которыми тут же набивали рты. Няня Аннушка только укоризненно качала головой, но ради великого праздника нравоучениями не досаждала.
Вечером, позднее, пришли сослуживцы отца с женами, студенты и барышни — подруги Жени. Из гостиной слышались веселые голоса и смех, а потом заиграли на рояле: Гайдн, Моцарт, Шопен…
Младшим же девочкам накрыли стол в детской. А после ужина они сидели у камина, прислушиваясь к доносившимся легким звукам вальса, и Юля на правах старшей читала вслух из большой красивой книжки, подаренной мамой на Рождестве, — «Сказки», сочинения господина Андерсена. Было по-праздничному неспокойно и томительно, Юлин голосок журчал, как вода в ручейке по камешкам, размеренно и неторопливо. Сказка попалась длинная, о калошах счастья, и маленькой Марусе, утомившейся долгим слушанием, страшно захотелось съесть еще немного кутьи. Она тихонько вышла, чтобы не мешать чтению и длинным коридором пробралась на кухню.
Кухарка и няня Аннушка неторопливо чаевничали, позволив себе небольшой роздых в праздничной суете. Худенькую фигурку в дверях поначалу никто не заметил.
— Так что, Анна Филипповна, — степенно говорила кухарка, дуя на дымящийся в блюдечке янтарно-коричневыч чай, — тут Степану и расчет. А я когда еще говорила, не станет Тимофей Иваныч Собакин у себя в кучерах пьяницу горького держать, ох не станет. По-моему и вышло.
Аннушка сочувственно закивала, пытаясь изобразить на своем круглом веселом лице грусть и сожаление:
— Верно люди говорят: «Пришла беда, отворяй ворота». Как занемогла Аграфена, все у Степана пошло наперекосяк. А теперь вот остался сам без работы, да жена лежит — не встает, да дочка-малолетка…
— Да уж, Настенку жальче жалкого, — вздохнула кухарка. — Снег на дворе, а она в дырявых ботинках бегает да в кофте материной. Ручки-ножки как палочки, того гляди, ветром сдует…
Она еще повздыхала, громко отхлебнула из блюдечка и тут заметила Марусю:
— Чего вам, барышня?
Аннушка тоже увидела девочку и собралась было вскочить: