Возлюбленная террора
Шрифт:
Перешагнув порог кабинета госпожи Гененберг, Маруся вежливо поздоровалась и прошла на середину комнаты. Следом за ней вплыла Двухвостка, плотно прикрыла за собой дверь и застыла в углу с ехидной улыбочкой. Стол, за которым сидела начальница, почему-то стоял не по центру, а был сдвинут в сторону. Начальница, невысокая поджарая дама лет сорока, похожая на засушенную мимозу, некоторое время молча разглядывала девочку, потом разлепила тонкие губы и прошелестела:
— Так, так. Отлично. Ну, и что вы можете сказать в свое оправдание?
Маруся посмотрела на нее в полном недоумении:
—
— Чья это работа, Спиридонова? — выступила из своего угла Двухвостка.
— Какая… работа?
Начальница молча подняла палец вверх. На потолке продолжало расплываться некрасивое пятно.
Крупная капля сорвалась и упала на пол в небольшую лужицу на паркете. От этого звука Маруся непроизвольно поежилась.
— Прекратите пожимать плечами, — ледяным тоном сказала начальница. — Что за вульгарные манеры! Итак, Спиридонова, я вас спрашиваю: зачем вы это сделали?
— Что?
— Прекратите притворяться! — Голос начальницы стал резким и сухим. — Этим вы ничего не добьетесь. Зачем вы устроили потоп, Спиридонова? Хотели нам что-то доказать?
— Но я ничего не устраивала! — искренне удивилась Маруся. — Это не я!
— Она лжет, — взвизгнула Двухвостка. — Мерзкая, дрянная девчонка! Она все время лжет! Испорченная лгунья!
Маруся резко повернулась в ее сторону:
— Я не лгу! Вы не смеете меня оскорблять! Вы… — голос ее зазвенел и сорвался.
— Молчать! — Начальница стукнула карандашом по столу. — Что вы себе позволяете!
— Но я действительно ни в чем не виновата! — Марусе удалось овладеть собой и говорить почти спокойно. — На перемене я никуда не отлучалась. Все ученицы могут это подтвердить.
— Значит, она сделала это на предыдущей перемене! — ехидно заметила классная дама.
— На предыдущей перемене наш класс задержала мадам Глисская.
— У вас, Спиридонова, на все есть оправдания! — Начальница смотрела по-прежнему холодно, но в голосе ее явственно слышались нотки сомнения. — Придется вызвать вашего отца. Мне жаль его. Иметь такую дочь, как вы, — большое горе для родительского сердца.
Маруся уже совсем пришла в себя.
— Я не виновата, — ровно сказала она. — Я сегодня не поднималась в умывальню, и это могут подтвердить многие в классе. Вы можете опросить девочек.
В кабинете установилось непродолжительное молчание. Начальница в первый раз за время разговора посмотрела в сторону Двухвостки, потом кивнула:
— Ладно, Спиридонова, идите пока в класс. Но помните — следствие еще не закончено.
Маруся, кипя от негодования, развернулась и вышла.
На перемене вся гимназия обсуждала случившееся. Сама Маруся, объяснив причину вызова, говорить на эту тему отказалась.
По дороге из гимназии Машу Гольден нагнали Люба Исаева и Наташа Денисова.
— Ну, что ты думаешь о сегодняшнем случае? — Наташа от возмущения тряхнула головой так энергично, что даже платок сбился. — Чуть что — сразу Спиридонова!
Маша пожала плечами:
— Я, конечно, ничего не хочу сказать… Но…
— Что «но»? — с вызывом спросила Наташа. — Что «но»?
— А ты уверена, что она действительно этого не делала? — Маша поджала губы. — Эта Спиридонова
— Да как ты могла подумать… — Наташа остановилась. — Зачем бы Маруся стала открывать в умывальной кран?
Маша еще раз пожала плечами:
— Не знаю. Я же говорю — совершенно несдержанная особа.
— Но, Маша, — робко вмешалась в спор Люба Исаева, тихая и религиозная девочка. — Может быть, и могла… Но ведь Маруся сказала, что этого не делала. А Маруся никогда не говорит неправды.
Маша усомнилась:
— Так уж и никогда?
— Никогда, — негромко, но твердо сказала Люба.
БОЛЬШИЕ НЕПРИЯТНОСТИ ИЗ-ЗА МАЛЕНЬКОЙ КНИЖКИ
После рождественских каникул первое занятие образовательного кружка Маруси Спиридоновой было назначено на пятницу. Обсуждали статью Герцена «О развитии революционных идей в России». Доклад делала, разумеется, Маруся — у нее был к этому вкус, она любила читать и рассказывать.
Кроме Маруси Спиридоновой, в роли докладчика иногда выступала ее сестра Юля, — Люду эти собрания совершенно не интересовали, она терпеть не могла всякую нелегальщину. Время от времени доклады делали Наташа Денисова и Саша Делицын — ученик последнего класса тамбовской мужской гимназии. Он и его Товарищ Коля Васильев были постоянными слушателями кружка. Саша, красивый семнадцатилетний юноша, темноглазый и светловолосый, очень нравился Ванде Колендо, которая тоже не пропускала ни одного занятия. Повзрослев, Ванда превратилась в настоящую красавицу. Высокая, стройная, с удлиненным нежным лицом, обрамленным каштановыми локонами, и яркими, чуть раскосыми зелеными глазами, она уже успела разбить не одно мужское сердце. Правда, Ванда приходила сюда отнюдь не потому, что интересовалась литературой. Ей хотелось настоящей жизни, бурной и яркой, а в сонном провинциальном Тамбове чтение запрещенных книг превращалось в самое увлекательное из возможных приключений. Тайна, объединявшая всех членов их образовательного кружка, крайне импонировала натуре Ванды.
В кружок еще входили сестры Гармиза, Аня и Роза. Правда, с начала года Розе не удалось еще ни разу прийти к Спиридоновым — мышечная астения, которой она страдала чуть ли не с семи лет, начала быстро прогрессировать, и ей пришлось оставить вообще всякие занятия.
Самым юным членом кружка был Аркаша Сперанский, худенький бледный гимназист четырнадцати лет, смешливый и застенчивый. Он обычно тихонько садился в уголок и слушал, изредка вставляя реплики и задавая вопросы. Но реплики его всегда были точны, а вопросы уместны.
— «Ужасный, скорбный удел уготован у нас всякому, кто осмелится поднять свою голову выше уровня, начертанного императорским скипетром; будь то поэт, гражданин, мыслитель — всех их толкает в могилу неумолимый рок. История нашей литературы — это или мартиролог, или реестр каторги. Погибают даже те, кого пощадило правительство, — едва успев расцвести, они спешат расстаться с жизнью…»
Этой выразительной цитатой Маруся закончила чтение, подняла глаза от тетрадки и обвела взглядом слушателей, ожидая возражении или дополнений. Возникла небольшая пауза.