Возлюбленная террора
Шрифт:
С Ивановым они были знакомы несколько лет, но знакомство было не слишком близким. Он был сильно моложе обеих женщин, в партию левых эсеров вступил в начале восемнадцатого. Во время июльского мятежа Иванов лежал в тифозном жару — это-то и спасло его от расправы. И потом ему страшно, небывало везло: репрессивные и карательные меры обрушивались в основном на других, он же был на заметке у НКВД — ГПУ — и только. И вот теперь Иванов решил, что пришло время действовать. Вообще-то он был одним из немногих уцелевших партийцев, которые еще надеялись на возрождение своей
Иванов начал объяснять свою задумку. По сути дела, он собирался организовать в Крыму отделение партии левых эсеров и устроить ряд террористических актов против существующей власти. Сначала он говорил осторожно, путаясь и сбиваясь, но потом разгорячился, глаза заблестели, голос окреп.
— Это власть преступников, против которой нужно бороться до последнего, — подытожил он.
Саня Измайлович испуганно посмотрела на Спиридонову. Но та не шевельнулась, только лицо у нее словно окаменело.
— Подумайте, Мария Александровна, — горячо продолжил Иванов, — подумайте, что сейчас начинается в стране! Неугодных арестовывают по малейшему подозрению, случается, что и расстреливают без суда и следствия!
— Да, — проронила Спиридонова. — А за покушение на Ленина было расстреляно чрезвычайниками пятнадцать тысяч человек.
Иванов опешил:
— Откуда вам это известно?
— Мне говорили это коммунисты и чекисты. 7
— Ну вот видите!
— Вижу, — кивнула она. — Но вы представляете, какую веру в правоту своей тактики и в себя надо иметь, чтобы решиться за смерть одного-двух ответственных работников или вождей платить столькими человеческими жизнями:
Иванов взмахнул рукой:
— Ну вот, я считаю, что сейчас самое время провести серию террористических актов. Ответим им террором на террор! Мы покажем правительству…
— Нет, — перебила Спиридонова. — Нет. Любое политическое убийство сейчас — не теракт. Это провокация.
— Как?
— Провокация, — повторила она четко, едва ли не по складам.
Иванов нахмурился:
— Объяснитесь.
— Я же вам сказала — за Ленина были уничтожены тысячи людей. Следовательно, сейчас исполнитель, идя на теракт, знает, по крайней мере, может предположить, что за этим последует. И следовательно, он берет на себя право распоряжаться не только своей жизнью, но и жизнями сотен и тысяч людей. Ни в чем не повинных людей, заметьте. Кто он такой, чтобы брать на себя такое право? Ведь живут один раз…
— Но…
— Одного этого момента достаточно, чтобы раз и навсегда отказаться от подобного метода. Это уже не террор, а подлая авантюра и провокация — так я расцениваю сейчас любое террористическое выступление. Готова повторить это где угодно и перед кем угодно.
Иванов угрюмо взглянул на нее и съязвил:
— Даже и в ГПУ?
Но Спиридонова словно не заметила сарказма.
— И в ГПУ.
Молчание длилось долго, минуты три.
Оправившись от первого шока, Иванов тихо спросил:
— Если я правильно вас понял, вы отказываетесь от борьбы?
Спиридонова согласно кивнула.
— Совсем?
— Совсем.
Иванов
— А можно ли узнать, почему же, Мария Александровна?
Ответ был неожиданным:
— Потому что теперь в России действительная власть Советов.
Опять молчание.
— Позвольте, — Иванов прищурился и снова кинулся в бой, — вы же сами писали, что большевики произвели подмену власти Советов коммунистической властью. Я отлично помню ту вашу давнюю статью в «Знамени труда»…
Спиридонова вздохнула и устало напомнила:
— Милый мой, когда это было! Почти десять лет назад.
— Ну и что? С тех пор…
— С тех пор, — веско сказала она, — этот момент ушел в историю. Тогда — да. А сейчас я вижу, что в нынешний правящий аппарат входят широкие слои масс.
Иванов изумленно присвистнул:
— Но, Мария Александровна…
Она сделала рукой запрещающий жест, не давая себя перебить:
— Я вижу, как относятся к этой власти люди. В нашем санатории есть бойцы с Дальнего Востока, есть уральские крестьяне. Они много рассказывают. Я получаю от них весьма ценную информацию о жизни в Союзе.
— Мария Александровна!
Но Спиридонова опять не дала ему сказать:
— По-хорошему, — быстро продолжила она, — по-хорошему мне бы надо выступить за то, чтобы юридически оформить разоружение нашей партии.
Иванов наконец не выдержал:
— Почему же вы тогда не пойдете и не покаетесь во всеуслышание? — ядовито спросил он. — «Так мол, и так, была не права…» При всем моем глубоком уважении к вам, Мария Александровна…
— Да вот потому и не пойду, — горько усмехнулась Спиридонова. — Просто у нас, старых партийцев, есть определенные традиции и модус поведения. У нас всегда считалось позором и шкурничеством идти с заявлением о своей лояльности к власти, которая прежде расстреливала твоих товарищей. Пусть эта власть с тех пор и пересмотрела свои позиции.
— То есть вы смирились и довольны?
Спиридонова поморщилась:
— Я же вам уже все объяснила. Ну ладно, попробую еще. Допустим абстрактно, что мы, выдвинув лозунг «Вали большевиков, становись на их места», пошли бы на все средства, чтобы свергнуть Сов-власть.
— Допустим. И что?
Она усмехнулась:
— У нас все равно бы ничего не вышло.
— Почему?
— Товарищ Иванов, вы упрямы. Не верю, что вы сами не понимаете, почему у нас ничего не выйдет.
Иванов скрестил руки на груди:
— И все же?
— Да потому что, — потеряв терпение, выкрикнула Мария, — потому что, глупец вы этакий, против наших от силы сорока человек большевики выставят 20—30-миллионную армию! Потому что партактив ВКП(б) и комсомол, Красная Армия и ОГПУ, активные слои рабочих и крестьян не за нас, а за них! За них, понимаете? И это неудивительно…
Иванов исподлобья посмотрел на нее. Свидание со знаменитой Спиридоновой, похоже, было напрасным. Он попробовал зайти с другого конца:
— Значат ли ваши слова то, что сейчас вы во всем солидарны со Сталиным?