Возмездие. Никогда не поздно
Шрифт:
– Петар.
Она хрипло рассмеялась, оценив его находчивость, и снова погрузилась в мутные воды своих переживаний.
– Кто она? – рюмкой указал на женщину Тимофей.
– А, эта… – Того, кому он адресовал вопрос, звали Кристияном, и он был из местных. – Так, одна баба из Франции, – пожал он плечами. – Приезжает сюда каждый год месяца на два, на три в поисках сексуальных утех.
– Чего она бросила якорь здесь?
– Не знаю. Может, гугл у нее не пашет. Но рука щедрая. Однажды – это я за что купил, за то и продаю –
– Избавь меня от подробностей – я пью коньяк, не видишь?
– У нее русские корни.
– Почему в твоем взгляде я вижу зависть?
– Были бы у меня русские корни, я бы залез на ее генеалогическое дерево: а вдруг? Вдруг я наследник ее состояния?
– Может, проще залезть на саму старуху, и черт с ее родословной?
– Не сгонять ли нам партию? – резко сменил тему Кристиян.
– Может, позже.
Хорват пожал плечами: «Как знаешь». И начал отрабатывать удар с оттяжкой, чтобы биток и шар, по которому он бил, закатывались в противоположные центральные лузы.
Знаменитая композиция «a-ha» закончилась, на смену ей из колонок зазвучала другая, не менее известная – «Солнце всегда сияет на ТВ». Под ее холодноватую мелодичность в клуб вошла молодая азиатка и растерянно оглянулась. Это она, подумал Тимофей, та женщина, о которой ему говорил Грегор Станичич. И шагнул ей навстречу, протягивая руку:
– Здравствуйте! Меня зовут Тимофей.
– Юонг. Очень приятно.
– Присаживайтесь. – Он помог ей устроиться за своим столиком.
Как-то раз клиенткой Лебедева была россиянка, проживающая в Хорватии. Он спросил у нее: «Давно живете в Хорватии?» – «Шестнадцать лет». – «Но родились вы в России». – «Я родилась в Советском Союзе». То, с какими интонациями она произнесла эту фразу, удивило Лебедева. Он уловил нотки горечи и даже боли за страну, которой уже не было. Ему стало искренне жаль женщину, скорбящую о советском детстве. Сколько ей было – пять, шесть лет, когда остановилось сердце «красного титана»? Какой образ выткался в ее сознании – умершего дедушки? Ее любовь к нему безгранична, а значит, безгранична и скорбь. Удивительно. Удивительно.
Он вспомнил операционный термин «родительский процесс» – это когда компьютерная программа запускается из другого процесса, он-то и является родительским. Возможно, скорбь ее была запущена именно таким образом, и она являлась бесчувственной, а скорее всего – бессмысленной. Для нее это все равно что носить паранджу, приняв христианство. И это сравнение ему показалось более чем уместным. Он дал себе слово поделиться с ней своими мыслями – не сейчас, не здесь, а в другом месте и много позже. Но так и не сделал этого.
Почему он вспомнил ту женщину? Потому что сам тосковал по советскому образу и подобию.
Тимофей вернулся в реальность и спросил:
– Меня вам рекомендовал…
–
– Ты можешь дать мне рекомендации на приобретение огнестрельного оружия, но не сможешь гарантировать, что я не пристрелю кого-нибудь: я хороший человек, но психанул, с кем не бывает? – пожал плечами Тимофей.
– Многовато текста. Боишься быть непонятым? – усмехнулась Юонг.
– Вижу, ты начинаешь разочаровываться во мне.
– Да, скука смертельная. – Она артистично зевнула и закрыла глаза. – Не вижу человека, которого мне обрисовал Грегор: фрилансер, свободный агент.
– Ты лично встречалась с ним?
– Не я, а мой доверенный, какая разница?
– Вообще-то разница есть, но черт с ней. – Тимофей немного помолчал. – В целом я не прочь подзаработать. Коплю на отель в этих местах. До старости далеко, а до инвалидности всего пара шагов.
– Гонишься за баснословными гонорарами?
– Сочетаю приятное с полезным.
– То есть за полезное денег не берешь – разумно. С таким подходом к делу ты, верно, балансируешь на грани окупаемости.
– Точно! – фальшиво обрадовался Лебедев. Пусть будет так, как думает она, ей же дешевле выйдет. Пусть играет. Но устроит ли ее работник такого плана? Была ли готова она отказаться от его услуг прямо здесь и сейчас? А если бы он запросил «баснословную» сумму с «рабочим» выражением лица, как бы она поступила?
Кто-то позвал Лебедева по имени, и он, наклонившись к Ким и бросив «извини меня, я на минутку», отошел к бильярдному столу. Юонг бросила мимолетный взгляд на его собеседника: лет тридцати, но уже с заметной проседью, и переключилась мыслями на Тимофея.
Первые отзывы о нем просились называться откликами сердца. Его стальные глаза выдавали уверенность в себе. Она вдруг представила его в грубом фартуке и с молотом. Он ударяет им по раскаленному куску железа, высекая из него искры. Позади него горн, яркий огонь которого подчеркивает его бронзовый загар. Это неожиданное сравнение с кузнецом, скорее всего, толковало силу этого человека, говорило о его несгибаемом характере, упорстве, трудолюбии. Интересно, если бы этот образ явился ей во сне, и она рассказала о нем Фрейду, как бы истолковал его знаменитый австриец? Молот в его руке олицетворяет потенцию, огонь – страсть, а искры… Что же там с искрами?
Лебедев вернул ее к реальности в тот момент, когда старик Зигмунд был готов ответить, что означают искры в ее сне наяву.
– Какого рода работу ты мне предлагаешь? – спросил он, допив свой коньяк и сделав заказ официанту принести еще рюмку.
Юонг развела руками и покачала головой: ничего сложного.
– Нужно доставить одного человека из одного места в другое. Все просто, как банковский перевод.
– Этот человек в розыске? Он на крючке у гаагского трибунала?