Возмездие
Шрифт:
Как многое теперь сошлось, какие кончики вдруг связались воедино! А ведь он давно задумывался, подозревал… Утечка русского золота в заграничные банки… Хозяйничанье в Петрограде и Москве Локкарта и Рейли… Непостижимое поведение Дзержинского… Крупская и Троцкий… И наконец Ленин, несчастный Ленин, окончательно сломленный, плачущий, просящий яду. Он, бедный, не рассчитал своих скромных сил для ожесточённой практической борьбы и слишком заигрался. Этим и погубил себя. Хотя, собственно, погубил он себя по-настоящему в ту самую минуту, когда согласился принять ИХ кабальные условия — опять же в расчёте переиграть. Нет, не вышло. Не на тех нарвался!
Иосиф Виссарионович несколько раз
Суровой зимой 1918 года, 21 февраля, Совнарком объявил всему миру, что советское правительство решительно отказывается от признания долгов царской власти (большевики, кстати, в своё время предупреждали иностранные банки не давать царю взаймы). Долгов набралось порядочно — только у Франции было взято 15 миллиардов франков. Эту уйму денег царское правительство профукало на войну, которая велась совершенно неизвестно для чего и для кого. Об отказе платить чужие долги узнал не только мир капиталистический. Об этом смелом шаге с удовлетворением узнали и счастливые граждане России. И они, эти граждане, преисполнились гордости за своих руководителей. Молодцы! Так с буржуями и надо разговаривать! Однако на самом деле в те же самые дни из России текли настоящие золотые реки. Уплывали в зарубежные банки золотые запасы русской империи.
Раковскому, по его калибру, не находилось места на таком процессе. Он не шёл в сравнение ни с одним из тех, кто томился в деревянной загородке под караулом вооружённых красноармейцев. Это был руководитель, а не исполнитель.
Все жё его подготовили к процессу. Пусть те, кто следил и продолжает наблюдать за его судьбой, останутся в уверенности, что ему удалось провести за нос следствие и сохранить свою значимость в заговоре нераскрытой. Для этого пришлось пойти на некоторую режиссуру: далеко не всё из его «лекций» следовало делать достоянием гласности. С какой стати? Главные сведения должны остаться в секрете.
Раковского попросту подверстали к компании этой политической швали, ничем не выделяя, ничем его не выпячивая. Точно такой же, как и всё остальные!
Его замаскировали тем, что объявили английским шпионом с 1926 года, а японским — с 1936 года. Что он продавал своим хозяевам? Сведения о промфинплане и подготовку к отмене карточной системы. Кроме того, ему инкриминировали передачу во вражеские руки текста Советской Конституции (хотя он был опубликован во всех газетах).
Режиссура удалась. Раковский на процессе выглядел весьма некрупно. Он затерялся среди подсудимых и воспринимался отнюдь не вожаком, а всего лишь одним из многих, пожалуй, даже чуть помельче остальных.
Его сотрудничество с теми, от кого зависел приговор, продолжалось и на процессе. На этот раз он вовсю подыгрывал обвинителю Вышинскому.
Как и ожидалось, заграничные масоны проявили к судьбе Раковского живой и близкий интерес. Всё время, пока длилось судебное разбирательство, в Октябрьском зале, в первом ряду, сидел американский посол Д. Дэвис.
На посту полномочного представителя Америки в Москве традиционно находились люди, сведущие не столько в дипломатии, сколько в секретной деятельности. Не был исключением и Дэвис. Юрист по образованию, он сделал свою карьеру благодаря масонству. Когда в Москве начались открытые процессы, президент Ф. Рузвельт обременил его дополнительным статусом своего специального представителя. Обязанностью Дэвиса было ежедневно отправлять подробные шифровки на имя государственного секретаря
Жизнь в Москве чрезвычайно нравилась американскому послу. Как и все представители Нового Света, он успешно сочетал приятное с полезным, а служебное с личным. Он завёл широкие знакомства среди торговцев антиквариатом, его часто видели в магазинах торгсина. Кроме того, он быстро освоил такое советское явление, как блат. Благодаря полезным знакомствам, ему удалось приобрести за мизерную цену 23 иконы XVI века из запасников Третьяковской галереи (на зависть такого «знатока» русских сокровищ, как Хаммер).
В Октябрьском зале Дэвис сидел совсем близко от загородки с подсудимыми. Было замечено, что в первый день он поймал взгляд Раковского и сделал условный масонский жест. К удивлению посла, Раковский этому нисколько не обрадовался и в дальнейшем избегал смотреть в его сторону. Такое поведение подсудимого собрата показалось американцу подозрительным: уж не раскололся ли он на следствии до самого донышка? Но нет, вроде бы этого не произошло. Допрос обвинителем Вышинским успокоил Дэвиса. Самый обыкновенный допрос, — как и всех остальных, кто находился в загородке. И лишь снисходительный приговор — не расстрел, а 20 лет тюрьмы — вновь заставил Дэвиса засомневаться. Отчего вдруг такая милость? За какие заслуги?
Американец знал о суровой каре, ожидающей всякого масона за измену. Знал об этом и Раковский, разумеется. Неужели всё же дрогнул? Дэвис впивался взглядом в осунувшееся лицо Раковского. Он искал следов пыток. Но нет, он видел лишь отчаяние и страх. Раковский, как и все, кто сидел с ним рядом, изводился ожиданием приговора.
Незаметные, но глазастые наблюдатели в зале суда сумели засечь, что в последний день процесса (длился он 16 дней) Дэвис предпринимал отчаянные усилия, чтобы подкрепить угасавший дух подсудимого. Вроде бы его старания были замечены. Сначала Раковский, а затем вдруг и Розенгольц ответили американцу условными знаками.
После процесса Дэвис срочным образом отправился в Лондон. Ему предстояли объяснения с влиятельными лицами из лож шотландского обряда.
А служба советского радиоперехвата ещё 2 марта, на рассвете, неожиданно засекла кодированную передачу из Лондона. Шифр был британский, дипломатический. «Помилование всем, или возрастёт угроза нации…» Непонятно, о какой угрозе и о какой конкретно нации шла речь. Однако 12 марта, когда в Октябрьском зале завершалось судоговорение, Европа вздрогнула от грохота фашистских танковых колонн — в 5 часов 30 минут Гитлер вторгся в Австрию. Начался «Дранг нах Остен». Цель вооружённого до зубов нацизма обозначалась чётко: Страна Советов.
Так ТЕ, кто управлял в мировом «Зазеркалье», дали ответ на события в Москве.
Подсудимые в деревянной загородке вели себя непринуждённо. Они сидели, бросив ногу на ногу, расстегнув пиджаки, расслабив галстуки. Им приносили чай с ломтиками лимона. Обстановка сильно напоминала милые их памяти эмигрантские сборища для чтения рефератов.
Лишь один человек держался хмуро, замкнуто. С соседями он не заговаривал, не обращались к нему и соседи. Этот подсудимый в командирской гимнастёрке, с полоской усиков под висячим носом был на положении отверженного, презираемого, обречённого заранее. И даже его помощник Буланов всячески демонстрировал нерасположенность к своему ещё недавно грозному начальнику. Это был Генрих Григорьевич Ягода.