Возмущение Ислама

Шелли Перси Биши

17

Но неизвестен я, увы, и стар, И хоть покровы мудрости умею Переплетать с огнем словесных чар, Холодною наружностью своею Показываю я, что долго жил — Свои надежды в сердце подавляя; Но именем Лаона победил Я множество; ты — как звезда живая, Что властвуешь и бурей, и волной, Для шлемов зла ты как клинок стальной.

18

Быть может крови и не нужно литься, Раз ты восстанешь; у самих рабов В сердцах способна жалость пробудиться, Поистине могуча сила слов: Чуть не вчера красивейшая дева, Что тяжкий гнет от детских знала дней, Как властью полнозвучного напева. Всех

покорила жен мечте своей; Застыл палач, от слов ее бледнея: "Не тронь меня — молю — себя жалея!"

19

Она уже привязана была, Чтоб быть казненной, но палач смягчился, И ей в толпе никто не сделал зла, Ее словами каждый обольстился; Везде в великом Городе она Проходит, говорит, ей все внимают, Она сияньем слов окружена, Презренье, смерть и пытка отступают. Она слила в улыбке молодой Змею с голубкой, мудрость с простотой.

20

И женщины с безумными глазами Толпятся вкруг нее; они ушли Из чувственных темниц, где ласки сами Как бы влачатся в низменной пыли: Из тюрем на свободу убегают. В ней видят упование свое; Войска рабов тираны посылают, Чтоб укротить могущество ее; Но, чарами той девы обольщаясь, Войска вождей свергают, возмущаясь.

21

Так женщинам, что в рабстве с давних пор Переживали тяжесть унижений, Она, их увлекая на простор, Велит освободиться от мучений; И зло вооруженное пред ней Трепещет, хоть оно еще могуче; И девы, жены, все подвластны ей, Она всегда с толпой, подобной туче! Любовники, соединяясь вновь, Припоминают прежнюю любовь.

22

Приходит к ней и сирота бездомный, И жертвы гордых, выброски того, Кто, грубо наслаждаясь страстью темной, Казнит плоды беспутства своего; В вертепах и в дворцах, в истоме страстной, Порок сидит, заброшенный, один; Ее свободный голос, нежно-властный, Над всей страной могучий властелин, Ее враги, склоняя робко вежды, Хотят любить и оживить надежды.

23

Так дева, силой кроткою своей, Смирила разрушительные страсти, И выковали люди из цепей Оружье, чтоб лишить тиранов власти; В безвестных деревнях и в городах Сбираются толпы вооруженных. Из душ своих они изгнали страх. Хотят восстановленья прав законных, Но деспот, самовластьем ослеплен, Готовит бой, чтоб поддержать свой трон.

24

И неизбежно кровь должна пролиться, Хоть не хотят свободные ее; Обычай, Царь Рабов, незрячий, тщится Всегда умножить царствие свое, Он знамя развевает над телами Пророков и Владык, он давит грудь, Людскими он пробитыми сердцами Усеивает свой жестокий путь: И, сея мрак и сея гнет бессилья, Безмерные он простирает крылья.

25

Равнина есть под городской стеной, Оплоты гор вокруг нее темнеют, Там миллионы стяг воздвигли свой, Там тысячи знамен свободных веют, И крик борцов пронзает воздух — так, Что чудится: то голос бурь и вьюги; Короною увенчанный, их враг Сидит в своем дворце, дрожит в испуге И чувствует — поддержки нет ни в чем. Что ж медлят победители с мечом?

26

Еще телохранители Тирана Крепятся кровожадные, они От детства жили радостью обмана, Свирепости, разбоя и резни; Им любо сердце пытками забавить, Как благо, дорога им сила зла, Чтоб торжество жестокости доставить, Толпа свирепых цепи создала; Свободные хотят людской любовью Склонить их дух не упиваться кровью.

27

Любовь

и днем и ночью сторожит Над лагерем и над толпой свирепой; В умах надежда луч зажечь спешит, Внезапно все слилось незримой скрепой; Так иногда, пронзая в небе мрак, Промчится гром и смолкнет, отдаленный, И видя, что утихло все, моряк Молчанию внимает, облегченный; В сердцах у победителей светло, — О, пусть погаснет в сердце вольных Зло!

28

Раз кровь прольется, это только смена Одних оков другими, гнет цепей Иных — взамен наскучившего плена, Позорное паденье для людей! — Пролей любовь на этих ослепленных, Твой голос — мир преобразует в Рай, Ты властен силой глаз, лучом зажженных! Восстань, мой друг, смелее и прощай!" — И бодро встал я, как от снов печальных, И глянул вглубь, в прозрачность вод зеркальных.

29

Мой образ в этом зеркале возник; Была как ветер юность золотая, Как ветер на водах: мой бледный лик Волна волос, до времени седая, Окутала; в морщинах и чертах Не старость, но страданье говорило, Но все же на губах и на щеках Горел огонь, в нем чувствовалась сила, Я хрупким был, но там в глазах горел Дух сильный, он утончен был и смел.

30

И хоть печаль теперь была во взорах, Хоть изменились бледные черты, Намек в них был на те черты, в которых Светился гений высшей красоты; В них чувствовался лик, что мне когда-то Струил благословение свое, Лицо ее — с ней слившегося брата, Тот облик был похож на лик ее; Был зеркалом он помыслов прекрасных И все хранил следы видений ясных.

31

Что ж я теперь? Спит с мертвыми она. Восторг, и блеск, и мир сверкнули, скрылись. Погибла ли та тучка, что, нежна, Горела, но сиянья затемнились? Или в безвестной ночи, в темноте, На крылах ветра своего блуждает И в новой освеженной красоте Живым дождем на землю упадает? Когда под морем рог острит луна, Мерцаньем звезд лазурь озарена.

32

С Отшельником расстался я, печальный, Но бодрый: много было взглядов, слез И замедленных слов, но в путь мой дальний Вело меня сиянье высших грез. Туда, где Стан. По мощным горным скатам Я шел среди зазубренных вершин, Среди лесов, с их пряным ароматом, Среди глухих болот, среди долин. Земля была в одежде звездотканой, Была весна, с весельем, с грустью странной.

33

И ожил я, и бодро шел вперед, Как бы ветрами легкими влекомый; Когда же ночь темнила небосвод, Во сне ко мне склонялся лик знакомый. Мне улыбались ласковые сны, Я видел Цитну, но живой, не мертвой; Когда же день светил мне с вышины, Я просыпался, видел распростертый Широкий мир, и этот нежный сон Как будто был стеною отделен.

34

Та дева, что светильник Правды ясный Над Городом проснувшимся зажгла, Чьих светлых дел сиял узор прекрасный, В моих мечтах восторженных жила. Надежда ум питает всем, что встретит, Цветами, как и сорною травой. Тот труп — была ли Цитна? Кто ответит? Иль было то безумною мечтой? Ум не терзало это упованье, О нет, оно струило мне сиянье.

Песнь пятая

1

Я наконец прошел последний скат, Уклон обширный снеговой вершины; Под низкою луной увидел взгляд, И Стан, и Город, и простор долины, А по краям верхи Азийских гор, Полночное мерцанье Океана, Домов и крыш причудливый узор, Светильники, как звезды средь тумана, И, вырвавшись как будто из Земли, Костры горели там и сям вдали.

2