Возраст Суламифи
Шрифт:
– Почитай у Куприна. Так и называется – «Суламифь». Да, ей было тринадцать лет, и ее убили. Она была женой царя Соломона.
– В тринадцать лет? – ахнула Лина.
– На Востоке девушки рано созревают. Но ты на нее ни капельки не похожа. В общем, не морочь мне голову, мне надо, чтобы мать и дочь встретились. В этом весь смысл, не могу я менять сценарий. Послушай, – заговорил он горячо, – я этого гада Валдиса урою. Прости, надо было тогда тебя послушать, а я, дурак… Думал, он до края не дойдет. «Возраст Суламифи»! Вот сволочь! Но ты все-таки меня послушай, – повторил Ольгерт, – я
– Да при чем тут Валдис… – рассеянно откликнулась Лина, не отвечая на основной вопрос. – Валдис просто болван.
– Ты ее винишь? – уточнил Ольгерт, вглядываясь в профиль девочки. – Думаешь, она это подстроила?
– Не знаю, – устало вздохнула Лина. – Нет, она не подстраивала, но она была там, видела, что он пьян, и бросила меня одну. Я не хочу об этом говорить. Пожалуйста, отправьте меня домой! Я хочу к папе! Ну придумайте что-нибудь, вы же режиссер, вы все можете!
Опять он усмехнулся.
– Далеко не все, и ты прекрасно это знаешь. Хорошо, а если не с ней? Нам с тобой одну сцену доснять осталось, будешь работать, если не с ней?
– А как? – спросила ошарашенная Лина.
– Моя забота. Мне главное, чтобы ты согласилась. Ну так как? Будешь, если не с ней?
Лина помолчала. На двор вышла Тереза вывешивать ее выстиранный сарафан и приветливо помахала им.
– Вот если б вы Терезу снимали… Она такая хорошая, такая красавица! Она куда больше подходит. Уж получше Нельки.
Тереза и впрямь красавица, просто загляденье. Высокая, стройная, натуральные, без всякой краски, льняные волосы, правильные черты, яркие голубые глаза. Как у Пушкина: «Нет на свете царицы краше польской девицы». И при этом Тереза простая, милая, добрая, никого из себя не корчит.
– Ну, во-первых, она не актриса, – начал Ольгерт.
– А Нелька актриса? – язвительно спросила Лина.
– Да, представь себе. – Ольгерт не стал говорить Лине, что ему нужна была звезда, громкое имя, узнаваемое лицо, иначе не было бы финансирования, а Нелли с ее внешностью девушки на коробке сыра «Виола» идеально подходила по типажу. И еще, что она, находясь в простое, была сговорчивей в смысле условий и денег. Нелли и на участии дочери в съемках настояла главным образом потому, что Лине тоже полагался гонорар, а раз она несовершеннолетняя, деньги автоматом доставались матери. – Во-вторых, – продолжал Ольгерт, – я твою Терезу увидел только здесь, когда поселил вас на этом хуторе. А в-третьих, она слишком молода. У нее не может быть дочери такого возраста. Но она могла бы стать дублершей, рост и фигура подходят. Если она согласится… Или кого-нибудь из группы попробовать… Ты-то согласна?
Он осторожно обнял Лину за плечи и вдруг нащупал под платьем повязку.
– А это что такое?
– Это так, ничего, – смутилась Лина. – Я за сучок зацепилась.
– Плечом? А ну покажи!
– Что, прямо здесь раздеваться? Нелька так и сказала: пора привыкать.
– При мне можно.
Циничная усмешка Ольгерта погрустнела. Лина до сих пор вообще не задумывалась о таких вещах, а тут вдруг
Ольгерт как будто угадал ее мысли и опять улыбнулся по-прежнему. Губы у него при этом почти не двигались, усмешка вспыхивала в веселых рыжих глазах.
Тереза подошла к ним и заговорила с режиссером по-литовски. Лина не понимала, но догадалась, что она говорит как раз о ранке на ее плече. Ольгерт кивнул, а Лине бросил по-русски:
– Поехали к доктору.
При съемочной группе был еще и доктор на всякий случай. Правда, в титрах его не упоминали.
– Я пойду переоденусь, – сказала Лина. – В этом платье неудобно.
– Беги быстро.
Она побежала к себе в комнату, бережно сняла красивое домотканое платье – оно было ей велико и длинно, до полу доставало, – но быстро не получилось. К ней влетела Нелли.
– Что ты про меня Ольгерту наболтала?
– Ничего.
Лина поспешно натянула шорты и взялась за блузку, но Нелли больно ухватила ее как раз за раненое плечо и развернула лицом к себе.
– Что ты ему сказала, дрянь?
Она уже размахнулась, чтобы ударить дочь, но ее в буквальном смысле поймал за руку появившийся на пороге Ольгерт.
– Даже не думай, – проговорил он зловеще. – Только тронь ее, я тебе такое устрою… – И он продекламировал из Грибоедова: – «Я правду о тебе порасскажу такую…»
– Ольгерт, ты не понимаешь. Это недоразумение…
– Это недоразумение сейчас у тебя на физии проявится, – пригрозил Ольгерт. – Ну, ты готова? – обратился он к Лине. – Пошли.
– Вы куда? – суетилась Нелли. – А как же съемки?
– Э-э-э, видишь ли, – с издевательской вежливостью объяснил Ольгерт, – у твоей дочери рана на спине. Рана скверная, вот опять кровь пошла. А ты и не заметила. Я отвезу ее к доктору.
– Я же ничего не знала, – лепетала Нелли, выходя вслед за ними во двор, – она мне ничего не говорила…
– И поэтому ты устроила ей допрос с пристрастием? Садись, Лина! – велел Ольгерт, захлопнул за ней пассажирскую дверцу джипа, сам сел за руль…
– И они скрылись в дыму и пламени, – торжественно и мрачно провозгласила Лина, когда джип вихрем вылетел со двора, пугая брызнувших из-под колес кур.
Ольгерт весело подмигнул ей.
– Ты мне так и не ответила. Будешь сниматься, если не с ней?
– Буду.
– Вот и славненько. Оказывается, я и впрямь все могу.
Ольгерт, не снижая скорости, заговорил по-литовски в телефон, укрепленный на приборном щитке, но тут уж Лина, поднаторевшая за время съемок, поняла, о чем речь. Он говорил второму режиссеру: на этот день съемки отменяются, работаем завтра. Нужен доктор. На всякий случай – это Лина уже потом догадалась – Ольгерт вызвал, кроме доктора, еще и старшего группы каскадеров.
Он оказался прав: доктор, милая женщина-терапевт, мало чем могла помочь при лечении рваной раны. Она сделала Лине противостолбнячный укол и ввела новокаин, а вот у старшего группы каскадеров нашлось все, что нужно, в том числе и умение, чтобы рану зашить.