Возраст Суламифи

Миронова Наталья Алексеевна

Они прижимались друг к другу даже не щеками, а ушами, как велел Ольгерт, чтобы ничем не заслоненное лицо матери можно было снять крупным планом, а от дочери виднелся бы только затылок в косынке. Вот камера отъехала: общий план, просто две женщины посреди поля. Вот поднялась на кране вверх: фигурки кажутся хрупкими, словно игрушечными, а земля – огромной, прямо-таки земным шаром.

Все это так затянулось, что они, как говорили кинематографисты, «потеряли свет». Тени ложились уже в другую сторону, снимать больше нельзя. Пришлось перенести вторую часть

на следующий день и молиться, чтобы погода не изменилась. Во второй половине дня доснимали всякую мелочовку, где главные героини не участвовали.

На следующий день на съемочной площадке собралась такая же толпа. Второй дубль: в поле стоит Тереза, переодетая в костюм Нелли. На опушке показывается Лина. Теперь глаз камеры направлен на нее. Съемка ведется с другой стороны.

– Мама!

Две женщины сближаются, бегут друг к другу по полю. Встретились, обнялись… Лине не надо заставлять себя обнять Терезу. Она прижимается к Терезе – ухом, как учил Ольгерт, – и слезы текут по ее лицу. Настоящие.

Настоящие слезы нетрудно отличить от глицериновых. Они не срываются с верхнего века на середину щеки, а стекают по слезному каналу во внутреннем уголке глаза, как только и могут течь настоящие слезы. Камера отъезжает… взмывает вверх… Стоп, снято!

Потом монтажеры склеили эту сцену так, что ни лицо Терезы, ни лицо Аудры не попали в кадр. Лишь очень опытный специалист смог бы догадаться, что Нелли и Лина снимались порознь. Широкая публика вообще ничего не заметила. Даже в тот момент, когда мать отстраняет дочь, чтобы рассмотреть ее получше, невозможно было заподозрить подмену.

После съемок группа вернулась в Вильнюс. Предстояли монтаж и озвучивание, но Ольгерт сразу, не успела Лина выступить и заявить, что с Нелькой озвучивать не будет, сам сказал Нелли, что ее миссия окончена.

– Как? – возмутилась Нелли. – А озвучка? Я всегда озвучиваю себя сама.

– Загляни в контракт, там насчет озвучки ничего не сказано, – холодно ответил Ольгерт. – Мне еще монтировать месяц, хочешь месяц торчать здесь за мой счет? Август на дворе, Полине скоро в школу.

– Да черт с ней, с Полиной…

– Слышу голос любящей заботливой матери, – вставил Ольгерт, не дав ей договорить. – Короче, получи расчет, и я вас больше не задерживаю. Хочешь еще пожить в Вильнюсе – милости прошу, за свой счет. – Нелли презрительно фыркнула. – Я так и думал. Деньги получи сейчас, до обеда, билеты вам заказаны на сегодня же, на пятичасовой. И не вздумай, – добавил он, понизив голос, – вымещать зло на девчонке, а то всплывет история с Соколовскисом и твоя роль в ней. У меня свидетели есть.

Ольгерт умел запугивать, когда хотел. Нелли отшатнулась от него, побледнела, даже не спросила, что за свидетели.

Насчет свидетелей Ольгерт блефовал. Настроение у него было ужасное. Он уже просмотрел отснятый материал и понял, что Лина права: не надо было приглашать звезду по дешевке. Его суровый, четкий, геометрически выстроенный, картезианским умом выверенный сценарий в исполнении

Нелли Полонской превратился в дешевую мелодраму. Было бы лучше взять неизвестную литовскую актрису, чьи реакции оказались бы по крайней мере непредсказуемыми для публики. А еще лучше…

Ему вспомнилась Данута, хозяйка хутора. Старовата, ей уже небось под шестьдесят, но вот такой, только помоложе, он видел свою героиню. Суровой, непреклонной, упорно идущей к цели. А Нелли Полонская… Косметические рубцы так и не превратились в благородные морщины, наложенные жизнью и страданиями. Хорошо, хоть голоса ее зрители не услышат. Он уже прикидывал, как смонтирует ее роль по кусочкам, вставляя неожиданные крупные планы, снятые в те моменты, когда камера заставала ее врасплох. Материала отсняли много, можно будет скомпоновать…

– Я хочу попрощаться с Линой, – объявил он. – Наедине.

Нелли передернула плечами. Вот уж что-что, а это она умела делать артистически. Передергивала, прямо как затвор винчестера. Того и гляди, гильза выпадет.

Разговор происходил в номере гостиницы «Барбакан-Палас».

– Полька!

Лина вышла из своей комнаты.

– Пойдем кофейку попьем в баре, – пригласил Ольгерт. – Я тебе мороженое куплю.

– А меня ты не хочешь угостить в баре? – обиделась Нелли.

– Тебя? Тебя могу угостить прямо здесь, даже в бар идти не нужно. Но не при Лине. Идем, детка.

И он осторожно обнял Лину за плечи. Они спустились в холл гостиницы, не обращая внимания на обиженно-злобный взгляд Нелли, проводивший их до порога. Ольгерт предпочел бы удобные диваны и кресла, но Лина все-таки была еще тринадцатилетней девчонкой, ей хотелось посидеть на высоком табурете у стойки, и он не стал спорить.

– Вот, держи, – Ольгерт протянул Лине карточку «Виза». – И вот пин-код.

Пин-код был записан на обратной стороне визитной карточки.

– Это ведь не от Соколовскиса, – недоверчиво проговорила Лина. – Это ваша карточка.

– Новую карточку десять дней ждать, а я хочу поскорее спровадить Нелли в Москву, мне каждый ваш день в отеле дорого обходится. Но ты не волнуйся, это деньги Соколовскиса. И тебя они ни к чему не обязывают. Можешь рассказывать, кому хочешь. Можешь на него в суд подать.

На глазах у Лины невольно выступали слезы. Она покачала головой.

– Я не смогу. Как вспомню – наизнанку выворачивает.

– Вот этим они и пользуются. Лина, скажи мне только одно… – Ольгерт помедлил, не зная, как бы помягче выразиться. – Он…

– Он меня не насиловал, – пришла Лина ему на помощь. – Пытался, но я вовремя вывернулась. Сама не знаю как.

– Прости, – сказал Ольгерт.

– Что вы, Ольгерт Иосифович! Вы-то в чем виноваты? Мне так понравилось на этом хуторе! Они хорошие люди. Я Ионаса сперва боялась, он такой молчаливый, а он мне разрешил на лошади покататься. И малину собирать, сколько хочу. У них там малинник есть.

– Они с сыном отдубасили Соколовскиса, – рассказал Ольгерт.

– Вдвоем? – насторожилась Лина. – Так нечестно.