Возраст Суламифи
Шрифт:
Старший группы каскадеров был русским, звали его Эдик Степанов.
– Где ж это ты так? – спросил он.
Лина повторила свою версию: пошла купаться на озеро, поскользнулась на глинистом спуске, зацепилась за сучок. Как и Данута с Терезой, Эдик Степанов все понял.
– Я бы этому сучку… Что ж… Может, еще и встретимся… на узкой дорожке.
– Отставить самодеятельность, – вмешался Ольгерт. – С сучком я сам разберусь.
Доктор смазала Лине лицо и запястья какой-то мазью, хотела запястья забинтовать, но Лина отказалась: само пройдет.
– Сегодня уже больше не мойся, – велела
– Хорошо.
– Мазь возьми с собой, смазывай раз в два-три часа.
– Ладно. Спасибо.
Основная часть съемочной группы жила в вагончиках и трейлерах, только для Нелли и Лины сняли комнаты на хуторе, километрах в трех от импровизированного городка на колесах.
– Давай-ка мы тебя сегодня в трейлере положим, – предложил Ольгерт, – а то с твоей мамашей полоумной ты, пожалуй, выспишься…
Лина в который раз подивилась, какой он внимательный и заботливый.
– Я только вещи возьму, – сказала она. – Книжку, одежду, зубную щетку…
– Ладно, садись в машину.
Тут навстречу им попался Валдис Соколовскис.
– Ну что? Почему не работаем? – спросил он с наигранной бодростью.
– Слушай ты, козел, – заговорил неподражаемый Ольгерт Куртинайтис с таким расчетом, чтобы его слышали только сам Соколовскис да стоявшая рядом Лина. – Еще раз ее тронешь, и я вырву все, чем ты зарабатываешь на жизнь. Понял?
– Да я ее пальцем не тронул, – забормотал Соколовскис, трусливо косясь на Лину.
– То-то ей Эдик Степанов двенадцать швов наложил.
– Я… Это не я, – принялся оправдываться Валдис. – Это случайно вышло. Я… да я пьяный был! – ухватился он за последнее оправдание.
– Пьяный, говоришь, был? А у меня на съемках сухой закон, ты что, забыл? Так я напомню. С тебя снимается съемочный день – в договоре записано. Съемки ты нам сорвал – еще день. Ну и девушке кое-что положено… за беспокойство. Ты кем себя возомнил, сучок? Романом Полански? Так он компенсацию платил. Ба-а-альшие миллионы. Тебе столько в жизни не заработать с твоей мягкой игрушкой!
– Ничего же не было… – тянул Соколовскис.
– Да черт с ним, Ольгерт Иосифович, – вступилась Лина.
– Ну, как скажешь. А ты все-таки не расслабляйся, – грозно покосился Ольгерт на Соколовскиса, – и денежку копи. Я так думаю, штук пять баксов ты ей задолжал.
– Пять штук баксов? – ужаснулся Валдис.
– Грабеж среди бела дня, – в тон ему подтвердил Ольгерт. – Но все же лучше, чем без причиндалов остаться. Положишь на карточку и ей отдашь вместе с пин-кодом. Карточку новую откроешь, как только в Вильнюс вернемся. Я прослежу. Пин-код тебе выдадут в запечатанном виде, так ей и отдашь, а то я тебя знаю, с тебя станется карточку заблокировать. Да, а Эдика обходи стороной, у него на тебя во-о-от такой зуб точится.
Когда вернулись на хутор, выяснилось, что трейлер не нужен. Данута с Терезой предложили Лине переночевать и вообще дожить до конца съемок на их половине. Показали комнатку. Это была неотапливаемая застекленная веранда, но стояло
Женщины мигом перетащили на веранду пружинную кровать, старомодную, с никелированными шишечками, и все Линины пожитки. Нелли замкнулась в негодующем молчании, но на нее никто и не смотрел. Непривычная, неуютная ситуация для звезды.
Лину уложили, Ольгерт усадил обеих женщин в кухне и завел длинный разговор по-литовски. Лина догадывалась, о чем он говорит: подбивает Терезу стать Нелькиной дублершей. Они говорили долго, спорили, Лине с ее веранды было слышно, хотя она задремывала пару раз. Потом ей ужасно захотелось есть. Она встала и вошла в кухню.
– Обедать? – догадалась Данута. – Сейчас соберем.
И она с привычной, никого не обманывающей суровостью прикрикнула на невестку, чтобы та собирала на стол.
Лина села рядом с Ольгертом.
– Успехи? – спросила она тихо.
– С хозяином придется утрясать. Но, я думаю, он не откажет. Им обеим идея понравилась. Какие золотые тетки! Обе на твоей стороне. Меня оставляют обедать.
К обеду вернулись домой мужчины – Ионас-старший и Ионас-младший. Лина не понимала ни слова, но ей было интересно наблюдать, как степенно они садятся за стол, как размеренно, без жадности, едят, как неспешно течет беседа. И Ольгерт Куртинайтис – светский, блестящий, утонченный эстет – вписался в эту компанию. Сидел за столом как свой, ел простую деревенскую пищу, словно самое изысканное лакомство, держался так же непринужденно, с той же скупой грацией и экономией движений, что и крестьяне.
Он уговорил их отпустить Терезу на съемки, и Ионас-младший даже не выразил желания поехать посмотреть, не начнет ли кто-нибудь приставать к его красавице-жене, не вздумается ли ей самой с кем-нибудь пококетничать.
На следующее утро начали очень рано: надо же было репетировать. Нелли, фыркавшую, как недовольная лошадь, нарядили в костюм, наложили грим. Одели и девочку по имени Аудра, Линину ровесницу, найденную в соседнем поселке.
Аудра приехала на съемки с родителями. Дитя уже новой Литвы, она совсем не знала русского. И на Лину была ни капельки не похожа. Лина так и сказала Ольгерту, а он ее успокоил, что важны только рост и фигура.
Вообще обстановка на съемках в этот день была нервно-взвинченная и в то же время балаганная. Всем хотелось посмотреть на дублирующие друг друга пары. Пришли не только актеры, не занятые в этой сцене, но и каскадеры, костюмеры, бутафоры, администраторы, водители, буфетчики, словом, все, кому на съемочной площадке делать было решительно нечего.
Ольгерт провел несколько репетиций и наконец объявил пробную съемку. По команде «Мотор!» Нелли бросилась бежать по полю, простирая руки к выходящей из леса Аудре. Аудра крикнула «Мама!», две женские фигуры сошлись в объятиях. Камера старательно выхватывала голову Нелли, ее лицо, по которому катились глицериновые слезы. Вот она взяла девочку за плечи, отстранила от себя на расстояние вытянутой руки, жадно вглядываясь в нее, словно желая удостовериться, что это и вправду ее потерянная и вновь обретенная дочь. Вот снова притянула к себе.