Возрождение Феникса
Шрифт:
Как и сорок лет назад заказал билет в Тунис. По приезду позвонил Хамиду и был безмерно удивлен, когда тот ответил. Английский к тому времени знали вполне сносно и он, и я, поэтому говорили свободно.
«А, это тот сумасшедший русский! — вспомнил меня Хамид. — Я так и знал, что встречу тебя еще раз»!
Да, встретишь. И проводишь.
В последний раз.
Хамид изменился мало. Казалось, только седины прибавилось в волосах, да борода отросла подлиннее. А так — всё та же крепкая сухощавая фигура, умные глаза и улыбчивый рот.
Когда мы дошли до того
— Не нужно ждать. Я не... — хотел сказать, что не вернусь. — Не знаю, когда вернусь.
На том и разошлись, попрощавшись.
И я пошел навстречу своей судьбе.
***
С той стороны меня встречали знакомые всё люди. Птах и мои телохранители. Я улыбнулся и обрадовался им, как родным.
Их лица, до того момента мрачноватые, тоже просветлели. Думали, что я не приду? Так это глупо. Сгореть ведь придется все равно, так уж лучше тут, у знающих людей. То есть, фениксов.
И мы двинулись в сторону замка, разговаривая, словно старые знакомые.
Та же комната. Одежда на кровати. Готовый ужин. Почти как дома. Почти привычно.
На мой день рождения к полудню мы пошли в храм. Людей в этот раз было больше, чем тогда. Ой, то есть, фениксов. Всё время забываю.
На небе, кстати, сгущались тучки, а вдалеке сверкали молнии.
— Что мне делать? — спросил я, почему-то шепотом.
— Ничего. Просто стоим и ждём. Феникс зародился в полдень. В полдень же и... — Птах замялся. — Возродится.
Я уверен, что он хотел сказать «сгоришь». Но раздумывать стало некогда, потому что огонь в чаше вдруг взвился столпом пламени чуть ли не до потолка.
Фениксы разбились на кучки и рьяно принялись обсуждать случившееся, я так понял, из ряда вон выходящее, событие.
— Что-то пошло не так? — спросил я у стоящего рядом Птаха, почти единственного, кто не запаниковал.
— Огонь ведёт себя не так, как обычно.
— А как было обычно?
— Всё просто: в полдень циорни возгорался. И всё. Потом, когда огонь спадал, в его прахе лежало крупное яйцо, которое складывали в чашу с первозданным огнём, и через три дня из него вылетал феникс. Когда он остывал, то мог превращаться в человеческое дитя.
И тут до меня дошло.
— То есть, для вас естественное состояние — это м-м-м... Птицы
— Да, м-м-м... Птицы, — похоже, принц оценил мою деликатность.
Тем временем, поток пламени угас. Полностью. Даже я понял, что случилось нечто серьёзное. Тут уж все фениксы кинулись к чаше. Огня не было и в помине. Зато на дне тлели буквы, складываясь в слова:
Лишь осознав тлен бытия,
Увидишь мелочность забот.
Из искры возродиться тот,
Кто рядом с мертвыми стоял.
Отовсюду послышался шепот:
— Предание!
— Это предание!
— Древнее предание!
Опять понятно, что ничего не понятно. Всё
В груди потеплело. И сразу я успокоился. Хороший мой. Я не жалею ни о чём. Все сорок лет мне было с ним уютно и тепло.
Я понял, что сейчас всё и случится.
И улыбался.
***
POV Милвус из рода Милвус Черный.
Марк, до этого опасливо оглядывавшийся вокруг, вдруг успокоился. Он дотронулся рукой до груди и улыбнулся. С тех пор улыбка не сходила с его лица.
«Началось». — подумал я.
Сначала полыхнули огнём синие глаза. Затем занялись волосы. Огонь перекинулся на плечи, точно лаская тело, к которому привык. Затем окутал руки и торс. Спустился по ногам. Одежда сгорела и осыпалась пеплом. Он стоял в первозданной красоте в танцующем огне. Несмотря на возраст, достаточно пожилой для человека, Марк выглядел прекрасно. Он вскинул руки кверху и поднял улыбающееся лицо.
Смотрелось жутко. Потому что при первой встрече я обманул его, говоря, что люди сгорают безболезненно. Болезненно. И очень. Они кричат, нередко проклиная фениксов, и чувствуют всю боль до последней искры, до последнего всполоха огонька.
А он улыбался. Будто и не замечал бушующего вокруг пламени. Будто и не чувствовал его колючие укусы. Он улыбался, будто вспоминая самый приятный момент своей жизни.
Марк всегда казался мне странным. Непохожим на других людей. Может, из-за этой странности я и выбрал его. Я наблюдал за ним в течение всей его жизни. Даже тот период времени, отпущенный до рождения феникса, он провёл достойно. Конечно, по сравнению, с другими. Не ударился в запой. Не пристрастился к наркотикам. Не позволял себя запредельное. Да и сумел выровнять свою жизнь. В тот день, следующий после его дня пятидесятилетия, я гордился им.
Как и сейчас.
Было видно, что огонь вгрызается в его тело, что оно горит, что пламя не просто лижет поверхность кожи, а человек именно сгорает изнутри. И мне, тысячи раз наблюдавший сцены гораздо страшнее этой, вдруг самому стало страшно. Я пытался представить, что могут чувствовать люди на месте Марка — и откуда такие мысли? — но не мог. Нельзя представить то, чего не испытывал.
Огонь теперь охватывал Марка плотным кольцом. Он шипел, гудел и потрескивал, а отскочившие искорки жглись. Да! Жглись!
И я, пожалуй, смог себе нарисовать то, что люди чувствовали при сожжении.
Я во все глаза уставился на горящего Марка, задаваясь вопросом: или он очень мужественный человек, или ничего не чувствует по какой-то причине. Постепенно Марк становился прозрачнее и прозрачнее, как железо, раскалившись, приобретает белый цвет.
И тут Марк что-то крикнул, пламя взметнулось вверх и схлынуло волной.
На месте, где только что бушевала огненная стихия, лежало два одинаковых яйца.
— Что за черт побери? — в шоке выругался я.