Возрождение
Шрифт:
Антон посмотрел на остальных блестящими глазами и добавил: – Вот так.
– Хорошо, Гитара, – сказал Максим. – Правда хорошо, Вить… Здорово! – и повторил: – «Чтоб войти не во всем открытый, протестантский, прибранный рай, а туда, где разбойник, мытарь и блудница крикнут: вставай!»
Они помолчали. Олег излишне оживленно сказал, нарушая тишину:
– Сенька, кстати, к нам сюда обещал заглянуть, передать, когда все готовиться начнут. Что-то нету его.
– Проспал, – предположил Антон.
Максим тут же вступился:
– Он не проспит! Раз обещал – то придет и скажет!
– Горой
Максим пожал плечами:
– Ну и горой… – и продолжал: – Я вообще сначала думал, что он трусоватый. Что Николай Федорович его… в общем, в Лицей отправил просто так. Для мебели, чтобы лишнего не говорили. До той истории с бассейном думал так.
Историю с бассейном знали все лицеисты и еще много кто постороний, хотя сам Сенька Власов никогда этим не хвастался. Младших мальчишек на одной из тренировок выстроили перед дверью, завязали всем глаза, инструктор сказал спокойно: «Сразу за дверью бассейн, но без воды. Глубина – пять метров. Вбегаете, прыгаете, приземляетесь, срываете повязку, перебегаете на ту сторону, поднимаетесь по лесенке, ждете. Все. Останавливаться нельзя ни на секунду. Если кто поломается – лежать, не двигаться, молчать, я подойду потом. Итак, кто первый?»
Мальчишки в черных повязках на глазах замялись, нелепо вертя головами. Конечно, кто-то все равно стал бы первым, и очень быстро. Но получилось так, что первым стал Сенька. Он подобрался, чуть пригнулся, нацелился на дверь, которую не видел, словно пуля в стволе, – и рванулся вперед, молча и стремительно, отчаянным ударом сразу двух рук перед собой распахнув бронедверь, которая тут же за ним тяжело захлопнулась.
Когда ошалелые мокрые мальчишки сушились на другой стороне бассейна – конечно же, заполненного водой, – то кто-то спросил удивленно: «А кто первым-то был?!» И инструктор почти безразлично кивнул на стремительно покрасневшего Сеньку: «Лицеист Власов»…
Неожиданно во внутреннюю дверь просунулся Сенька, сообщил:
– Велели передать – на станции через сорок минут встанем, отпразднуем. Все уже готовятся! Там таааакой снег валит! – Он сделал большие глаза и с натугой закрыл овальный металлический люк.
– Не люблю снег, – тихо сказал Антон. И с каким-то непонятным вызовом взглянул на Балабанова.
Максим молча пожал плечами, но потом спросил:
– А кто его теперь любит?
Теперь уже помолчал Антон. Потом сказал с тоской, злой и тяжелой:
– Знаете… так плохо одному… иногда прямо совсем. И еще – за что так? У меня же была мама… За что ее у меня отняли?
– Гитара, не надо, – попросил Сашка, садясь прямей. – И вообще, – он помедлил, но решился, – разве ты теперь один? Мы же все вместе.
Антон огляделся вокруг и так светло улыбнулся, что остальные ребята смутились. А Гитара кивнул утверждающе и сказал:
– Правда.
Глава 4
«Россия» летит на Запад
Мама, что это за горы там, на горизонте?
Я хочу туда домчаться, посмотреть с кручи.
Тихо я пойду, чтоб не спугнуть сон тех,
Кто при жизни был сильнее скал и круче.
Верю, что там, где кончается земля,
Видно с мачты
Верю, что там будет благом добрый труд
И с лихвою все пожнут то, что посеют…
– Ну – с наступающим. – Романов обнял за плечи правой рукой жену, левой, помедлив немного, ревниво косившегося Сеньку, который тут же заулыбался. Хотя до этого сидел на диване очень прямо и строго, всем своим видом показывая, что он – лицеист, который тут присутствует исключительно по приказу императора. – Только вот я не знаю, какой это год и как нам их вообще теперь считать…
– Потом разберемся, а пока просто пусть будет Новый год, – попросила Есения почти жалобно.
– А мне Корочун больше понравился, – заявил Сенька. И добавил, подумав: – Сашка… ну, Белов, он сказал, что в Корочун ночь самая длинная, а потом начинает меньше делаться. А это правда?
Николай и Есения переглянулись. Глаза женщины стали встревоженными. Но Романов спокойно ответил:
– Правда. Сень, понимаешь – вокруг сейчас не просто ночь. Это ночь Зла. Неправильная ночь.
– Я знаю, нам рассказывали, – поспешил похвастаться познаниями мальчишка. – И что давно-давно-давно была ночь вообще тридцать лет и три года… – Он свел брови: – А сейчас опять будет такая?
– Нет, – решительно сказал Романов. – Не будет такой ночи. Мы не дадим.
– Мы – это и я, – это был не вопрос, а гордое утверждение.
Романов кивнул – без малейшей иронии. Во время боя в Иркутске Сенька показал себя замечательно. Хотя потом признался матери (Романов слышал), что ему было сначала очень страшно, а все делал за него как будто какой-то другой Сенька. Который точно знал, как надо действовать…
– Конечно, и ты тоже. Мы все и не дадим. Мы ведь и едем не просто так. Как будто мост наводим. Понимаешь?
– Конечно! – энергично кивнул мальчик. И, соскочив с дивана, немного виновато сказал: – Я пойду… мы вместе договорились отмечать.
– Беги, – усмехнулся Романов. Сенька отсалютовал, улыбнулся матери и выскочил в коридор.
– Убежал… – грустно сказала Есения. – Мы с ним всегда вместе праздновали этот праздник…
– Привыкай, – ответил Романов и поцеловал женщину в висок. – Это хорошо, что он сам убежал к остальным.
– Я все понимаю, – вздохнула она. – И ты сейчас уйдешь тоже… Для нас даже праздники теперь все будут официальными мероприятиями, да?
В дверь стукнули, всунулся Русаков.
– Николай, – он кашлянул, – почти подъехали. Наружу будешь выходить?
– Буду! – сердито сказал Романов и смущенно посмотрел на Есению. Она улыбалась – насмешливо и чуть печально, но в целом хорошо. – Закрой ты дверь!
– Понял. – Велимир толкнул дверь, и в зеркале на ее внутренней стороне отразились в свете лампы на столе сидящие на мягком диване молодые мужчина и женщина. Мужчина был почти совсем сед и имел грустный вид.
– Веселей. – Есения потерлась носом об ухо мужа. – Ну-ка… Все должны видеть, что это праздник и что все идет нормально.
Романов с благодарностью на нее посмотрел и, помедлив, сказал: