Возрождение

Глин Элинор

Не поддаваясь слабости, я написал Алатее, прося ее продолжать в мое отсутствие приводить в порядок рукопись и отметить те места, которые, по ее мнению, должны быть еще изменены. Я писал возможно более холодным и деловым слогом. После этого, я отправился спать и спал лучше, чем за все последнее время.

____________________

Сен Мало.

Как забавны подобные места! Я здесь, в этом пустынном заброшенном уголке, около моря, где отель удобен и почти не затронут войной. Я несчастлив — воздух приносит мне пользу,

вот и все. Я привез с собой книги и не стараюсь писать, а только читаю и пытаюсь заснуть — так проходят часы. Я постоянно повторяю себе, что не интересуюсь больше Алатеей, что я выздоровею и уеду в Англию, что я вышел из-под ее влияния и снова человек со свободной волей — мне гораздо лучше.

В конце концов, не нелепо ли с утра до ночи думать о женщине?

Через год или два, когда у меня будет новая нога и все будет залечено, смогу ли я ездить верхом? Ну, конечно, без всякого сомнения и даже немного играть в теннис. Во всяком случае я смогу охотиться — если только нам будет разрешено сохранить рябчиков и фазанов, когда кончится война.

Да, конечно, жизнь великолепная вещь. Мне нравится, когда мне в лицо дует сильный ветер, и вчера, к большому неудовольствию Буртона, я выехал на парусной лодке.

Как я мог быть настолько неосторожен и рисковать, что случайное резкое движение вновь отодвинет мое выздоровление на несколько месяцев назад? Но иногда приходится рисковать. Никогда поездка на парусной лодке не доставляла мне подобного наслаждения, и это было именно благодаря этому риску.

____________________

Прошла неделя с тех пор, как мы приехали сюда, на край земли, и я снова чувствую беспокойство, быть может, потому, что как раз сейчас пришел Буртон с письмом в руках. Я немедленно же узнал почерк Алатеи.

— Я взял на себя смелость перед отъездом оставить наш адрес молодой лэди, сэр Николай, на случай если ей нужно будет сообщить нам что-нибудь: теперь она пишет и просит не буду ли я так добр спросить у вас, не взяли ли вы с собой главу седьмую, она нигде не может найти ее.

Затем, с видимым напряжением, он заявил мне, что в остальной части письма было сообщение, что когда она работала в пятницу, явилась «Мадемуазель ла Блонд» и, миновав открывшего дверь Пьера, настояла на том, чтобы повидать ее. (Конечно, это была мамзель, сэр Николай! — резко объявил Буртон). Она хотела узнать мой адрес, но мисс Шарп чувствовала, что не вправе дать его ей, и сказала только, что письма будут пересланы.

— Надеюсь, что эта особа не устроила сцены молодой лэди, сэр Николай, — проворчал Буртон. — Конечно, она не говорит об этом в письме, но очень похоже, что так и было. Ни за что на свете я не хотел бы чтобы ее оскорбили!

— Я также, — сердито ответил я. — Сюзетта должна была бы лучше соображать теперь, когда я дал ей все, чего она желала. Не будете ли вы добры и не дадите ли вы понять, что это не должно повторяться.

— Я посмотрю за тем, чтобы адвокат сделал это — это единственный способ разговаривать с подобными особами — хотя мамзель была одной из лучших. Кажется мне, сэр Николай, что они причиняют беспокойства больше, чем стоят. Я всегда говорил это, даже когда был моложе. Куда бы они не шли, за ними следом идут неприятности.

Как я был согласен с ним!

Значит, между мной и Алатеей выросло новое препятствие, которое я не могу рассеять объяснением. Единственное утешение, которое я извлекаю

из всего этого, это то, что дорогую, очевидно, подгоняет крайняя нужда, иначе она ни единой минуты не могла бы мириться с подобными вещами и отказалась бы от места одновременно с этим письмом.

Если она так нуждается в деньгах, быть может, несмотря ни на что, я получу ее согласие на замужество со мной. Одна мысль об этом заставила сильнее забиться мой пульс и мое спокойствие улетучиться. Все разумные, начинавшие влиять на меня, рассуждения, испарились. Я знал, что снова нахожусь во власти ее привлекательности, как в ту минуту, когда мои страстные губы коснулись ее губ, нежных и сопротивляющихся. Ах, что за мысль! Что за воспоминание! Будучи наедине, я не позволял себе предаваться ему, но теперь, когда было сломано всякое сопротивление, я провел остаток дня в мечтах о радости этого поцелуя — и к ночи был безумнее весеннего зайца и находился в еще более жестоком беспокойстве, чем когда-либо.

Я ненавижу это место — я ненавижу море. Все это ни к чему — я еду обратно в Париж.

XVI.

Первое, о чем я узнал, когда мы приехали домой, было, что герцогиня вернулась и хочет видеть меня. Это было хорошей новостью — даже не протелефонировав Морису, я сел в свой одноконный экипаж и отправился к ней.

Когда я прибыл, герцогиня была наверху, у себя в будуаре. На ее лице было странное выражение. Я не был уверен, что ее приветствие было так же радушно, как прежде. Не дошли ли и до ее ушей слухи?

Я сел рядом с нею и она нежно, с не изменяющим ей инстинктивным отношением к раненым, взяла мой костыль.

Я решил, что начну сразу, прежде, чем она скажет что-либо, что сделает вопрос невозможным.

— Мне хотелось видеть вас, герцогиня, чтобы спросить, не можете ли вы помочь мне узнать, кто такая моя секретарша мисс Шарп. Как-то я видел ее здесь в коридоре и думал что вы, может быть, можете установить ее личность.

— Вот как?

— Ее имя Алатея — я слышал, как ее называла так ее маленькая сестренка, когда как-то встретил их в Булонском лесу. Они не заметили меня. Она — женщина из общества и я чувствую, что «Шарп» не ее имя.

Герцогиня надела очки.

— Дала она понять, что хочет, чтобы тебе стала известна ее история?

— Нет…

— В таком случае, сын мой, думаешь ли ты, что это очень хороший вкус стараться узнать ее?

— Может быть и нет, — я попался и мне было очень неприятно, что герцогиня была недовольна мною, но я продолжал, — боюсь, что она очень бедна — и, как я знаю, недавно умер ее младший брат, а я отдал бы все на свете, чтобы только помочь им каким-нибудь образом.

— Иногда помогаешь больше, выказывая скромность.

— Значит вы не хотите помочь мне, герцогиня? Я чувствую, что вы знаете мисс Шарп.

Она нахмурилась.

— Николай, если бы я не любила тебя действительно, я бы рассердилась. Разве я из тех, кто предает друзей — предположив, что у меня есть друзья — для любопытства молодого человека?

— Но право, это не любопытство, это потому, что я хочу помочь…

— Отговорки!

Теперь рассердился я.

— Вы предполагаете, что ваша секретарша барышня из общества, — продолжала она, — если вы зашли уже так далеко, то должны были бы знать, что в старых семьях еще осталась честь и правила приличия, а зная это, вам следовало бы относиться к ней с почтением и уважать ее инкогнито. Все это не похоже на вас, сын мой.