Возвращение домой
Шрифт:
Всякий раз, когда он затихал, Моретти поднимал на Джейка свои огромные, наполненные немым ужасом глаза, в которых читался один вопрос: «Всё?» А Джейк, державший Дюпрейна за руку и прислушивающийся к еле уловимым толчкам пульса, лишь слабо-слабо двигал подбородком и без слов говорил взглядом: «Нет!»
А потом, когда лес, наконец-то, затих, Кордуэлл и Моретти одновременно кинулись к рюкзакам распаковывать аптечки. А Джейк невольно сжался в предчувствии и ощутил, как напрягся, насторожился Дюпрейн. Из всех необходимых средств, обычно входивших в любую аптечку, подходящим оказался только бинт для перевязки. Остальное – ампулы, уложенные в специальные гнёзда ровными рядами, –
Надежды спасти капитана не было теперь никакой. Время потеряли, вакцину тоже теперь не ввести, и обезболивающего нет. Да и вообще ничего нет! Ни-че-го!!!
Зато появилась масса вопросов, на которые мог ответить один Дюпрейн. Он и отвечал… Его не пришлось заставлять признаваться во всём, он по лицам своих солдат понял, что скрывать хоть что-то – бесполезная затея, да и нет уже никакого смысла.
Он рассказал всё, всё, что знал сам, от получения указаний ещё на Ниобе и необходимых разъяснений в штабе, в Чайна-Фло, и до самого последнего момента, вплоть до своего решения нарушить приказ о подрыве рудника при их удачном прорыве из «кольца». Рассказал всё, что томило его все эти дни, рассказал без утайки и почувствовал большое облегчение…
Говорил он очень медленно, часто затихал, отдыхая, раза два на несколько минут терял сознание, но никто его не перебивал, не встревал и ни о чём не спрашивал, все слушали молча, боясь пропустить хоть слово.
Джейка несказанно поразило то, как близок он был к разгадке. Даже с индикаторами личности он оказался прав, и невольно подумал: «Как хорошо, что Алмаар этого уже никогда не узнает… ничего не услышит… А иначе он давно закатил бы здесь настоящую истерику, скандал с выяснением отношений, припомнил бы все обиды… И был бы прав!.. Хотя, был бы он, как и прежде с нами, не был бы ранен Дюпрейн, и ничего бы мы не узнали, а готовились бы сейчас к прорыву через магистраль…»
Кто-то из ребят тоскливо вздохнул, и Джейк поднял голову: Алмаар!.. Алмаар – живой и как будто даже невредимый – тихо, очень тихо сидел у самого входа, привалившись спиной к стенке ямы. Прежний живой Алмаар!..
Когда он появился? Как сумел? Откуда взялся? Здесь? После такого прочёсывания? Как он прошёл? И много ли слышал из рассказа Дюпрейна?
Ну, почему, даже после такой перестрелки, он жив до сих пор?!
Дюпрейн заметил его тоже только сейчас, увидел и даже привстал, попытался сесть, стягивая с себя одеяло. Его рука, схватившаяся за плечо Джейка, ищущая опору, показалась вдруг неимоверно тяжёлой, как свинец, а пальцы стиснули до боли. Но Джейк не замечал этого – смотрел на Алмаара во все глаза, и никак не мог им поверить, словно бы видел пришельца из Запредельного мира.
– Я же выпустил в него такую очередь… – Дюпрейн сокрушённо прошептал чуть слышно одними губами, и смог его услышать только Джейк. Сколько же в этих словах было изумления, отчаяния и странной горечи!
Да, Дюпрейн действительно хотел убить Алмаара, теперь уже точно, без сомнений и сожалений. Догнать и убить, тихо, не привлекая внимания, без ругани и криков, и даже без выстрелов… Сломать шейные позвонки, например, или – ножом… Но Алмаар и здесь – прыткий, чёрт, как на зло, – успел опередить и тут, выскочил на дорогу, предпочтя сионийский плен.
Дюпрейн уже не мог ненавидеть, он теперь только удивлялся. Сколько везения на одного человека! Невиданный случай, даже для его богатой подобными эпизодами жизни!.. Сколько везения!
Дюпрейн молчал долго, очень долго… Сколько мыслей и вопросов за это время успело пронестись в его голове! Сколько догадок и соображений! Аж голова разболелась, и очень сильно захотелось пить…
Он тщетно силился понять одно. Понять и разобраться в человеке! В этом вот парне, сидящем как раз напротив! В Алмааре… Ведь раньше, хоть и с трудом, но понимал его! Понимал и в какой-то мере предугадывал большую часть тех поступков, которые совершал Алмаар, поддавшись настроению или эмоциям. Но сейчас же! Сейчас Дюпрейн чувствовал одно: он ничего не понимает! Голова вообще отказывается соображать!
Алмаар многое готов был сделать, на многое пойти ради своего спасения. Даже сбежать пытался… Дважды делал это! Подло, тихо ночью, на всех наплевав, всех бросив!.. А сегодня добровольно сунулся под пули! Сунулся глупо и неразумно!.. Что это с ним было? А ещё он заикался, что не боится смерти… И точно! Рванул патрулю навстречу с пустым автоматом… Это только потом оказалось, что он шёл сдаваться в плен. А ещё кричал тут: я первым пойду, если вы боитесь!.. Это плена, что ли?
Сдавался ведь, гад! Все видели, как руки поднимал!..
Так почему тогда здесь? В этой яме, а не там, у сионийцев? Уж они-то, поди, и накормили бы и напоили в обмен на информацию?!
Зачем? Зачем он вернулся?
Неужели решил: раз не убил в прошлый раз – не убью и сейчас?! Не смогу?! Вот ведь сволочь какая! Самонадеянный!.. Но сколько везения! Сколько везения!..
Дюпрейн сокрушённо покачал головой, этого он всё никак не мог понять, не мог смириться с этим. С такой несправедливостью от Бога! Кому везёт-то? Уголовнику?! Рецидивисту! Мальчишке неопытному!
Ну, почему так? Почему?
Дюпрейн чуть не застонал, не от боли – от отчаяния, от бессилия. Но сдержался вовремя… А перед глазами вставали лица ребят, тех, с кем ему приходилось сталкиваться по жизни, сходиться за долгие годы своей службы. Сколько их погибло по нелепой, по глупой случайности?! Столько хороших парней! Не просто хороших по-людски, а профессионалов, мастеров своего дела… А этот Алмаар?
Почему он жив до сих пор?!
Я же сам попал в него – я видел! Почему сионийцы его не подстрелили? Ладно, сначала он стоял очень близко к машине, в «мёртвой зоне», но потом-то?! Почему потом сумел сбежать?
Зачем вообще таким людям даётся жизнь? Ведь они только себе подобных плодят! Тоже преступников!..
Вот зачем он живёт? Что он в своей жизни кому сделал, кроме вреда? Почему после всего продолжает жить? Почему Господь допускает такую несправедливость?
Кто действительно хороший, нормальный человек, кому жить да жить, тому и половины такого везения за всю свою жизнь не получить, а этот…
Дюпрейн оборвал сам свои собственные мысли, поняв вдруг, что начал он думать о себе. О себе, несчастном и невезучем… Нет же! Он никогда себя не жалел. Что за дурацкие мысли в голову лезут?! Он всегда был готов к смерти, и сейчас, уезжая на эту операцию, предполагал такой конец. Но разве к смерти можно приготовиться заранее?