Возвращение из Трапезунда
Шрифт:
– И не пытайтесь утверждать, что моя жена – женщина высоких нравственных устоев – вот именно, клеветник!
Ветер задул сильнее. Пыльное облако скрыло Авдеева на несколько секунд, а когда пронеслось, обнаружило начальника экспедиции серым, как мышь.
– Если вы не удовлетворены, – закричал тогда Андрей – видно, пыльная жара и напряжение последних дней всех немного свели с ума, – то я могу подать в отставку! Я немедленно ухожу!
Андрей откинул в сторону кисть, которой сметал пыль с саркофага, и полез из ямы. Иван Иванович стал его удерживать.
– Пусть я останусь один! – Профессор
В конце концов Андрей оказался вне башни. На него смотрели сотни зрителей – оказывается, толпа прорвалась сквозь охранение, и теперь местные жители наблюдали за ссорой русских, которые, видно, не могли поделить клад.
Кипя праведным гневом, Андрей перебежал площадь и оказался в городе. Было жарко. Ветер нес с гор отдаленный рокот – это могла быть гроза, а могла быть и канонада – наступление русской армии уже захлебнулось, и теперь в бессмысленных боях она растеряла остатки дисциплины, уважения к флагу и командиру. В городе все больше появлялось дезертиров, которые называли себя борцами за революцию. Влияние немногочисленных большевиков с каждым днем росло, потому что их лозунги были простыми – долой!
Войну – долой! Помещиков – долой! Офицеров – долой! Временное правительство – долой! Лозунги были предельно понятны и приятны бунтующему сердцу. И в самом деле – всем все надоело. И даже странно было, что фронт еще держится, орудия еще стреляют, командиры еще не растерзаны солдатами.
«Что я здесь делаю?»
Андрей подошел к фонтану на небольшой треугольной площади, намочил в его струе голову, напился. За фонтаном была небольшая церковь – не старая, он никак не мог вспомнить, как она называется, – потом вспомнил: церковь Святого Георгия. Успенский полагал, что она основана во времена империи местными грузинами. Да и квартал за церковью именовался кварталом Лазов. Андрей вошел внутрь. Там был небольшой дворик, обнесенный аркадой, в каменный пол которого были врезаны погребальные плиты. Андрей медленно пошел по прохладной тени галереи – на некоторых плитах надписи были греческие, на других – грузинские.
«Что я здесь делаю?»
Андрей вошел в церковь – она была мала, свет в нее падал сквозь окна в барабане. Там было извечно прохладно. И, конечно же, пусто. Но кто-то зажег свечку перед образом святого Георгия – черным, древним, даже не разберешь, кто изображен.
Андрей взял с подноса тонкую свечку, положил на поднос рубль – зажег свечу от той, что уже горела. Он стоял, держа свечу наклоненной, чтобы воск накапал на полочку перед иконой. И тогда он неожиданно встрепенулся и отошел на несколько шагов от образа. Он молился, чтобы не было в нем злобы, которой и без того столько вокруг, чтобы вернуться скорее домой и увидеть Лиду.
Темная фигура поднялась справа, но Андрей понял, что это женщина, притом молодая. Женщина перекрестилась на образ святого Георгия, потом легонько поклонилась Андрею. И только тогда Андрей узнал Аспасию.
Надвинутый на брови платок, спадавший на плечи, черная, почти монашеская одежда настолько не соответствовали привычному облику Аспасии, что Андрей не сразу
– День добрый, госпожа Теофилато, – сказал Андрей, голос у него был хриплый и сорвался.
Аспасия еще раз поклонилась – то ли Андрею, то ли святому – и пошла прочь.
И в тот же момент Андрей понял, что не может далее молиться – слова молитвы куда-то испарились и исчезло даже раздражение против самого себя, не говоря уж об обиде на Авдеева и Метелкина.
Андрей догнал Аспасию на площади у фонтана. Да она и не спешила скрыться. Ветер рвал ее платок и таскал за подол платье – Андрей любовался ее грацией.
– Я рада была вас увидеть. Отойдемте в тень.
Они подошли к стене церкви – здесь была тень и безветрие.
– Я тоже очень рад, – сказал Андрей. И смешался. Он испугался, что Аспасия сейчас попрощается и уйдет. Надо было что-то сказать, чтобы удержать ее. – Вы часто сюда ходите? – спросил Андрей.
– Когда надо, – сказала Аспасия.
– Да, я хотел сказать вам спасибо за… как это назвать… за охрану. Только это накладно, и никто не собирается на меня нападать.
– Никто не собирается, потому что есть охрана, – сказала Аспасия. – Пока они знают, что ни один шаг ты не делаешь в одиночестве, я спокойна.
– Но я много шагов делаю в одиночестве.
– Когда? Сейчас? – Аспасия оглянулась – никого не увидела. Но не поверила своим глазам и позвала негромко: – Спиро!
Где он скрывался – такой здоровый, почти квадратный мужчина, Андрей не понял, но в следующее мгновение он стоял возле фонтана, протянул широкую ладонь, дал воде остудить ее, потом вытер ею лоб.
Аспасия сказала ему несколько слов по-гречески, и Спиро отошел в тень.
– Вот видишь, – сказала Аспасия. – У тебя плохие глаза, Андрей.
– Смешно, – сказал Андрей, недовольный собой: значит, так легко следить за ним, так легко подкрасться к нему…
– Что у тебя нового? – спросила Аспасия, интуиция у которой была развита фантастически, – она почувствовала душевное состояние Андрея и поспешила изменить его.
– У нас? Саркофаг нашли.
– Когда?
– Сегодня, – сказал Андрей. – Авдеев его сам раскапывает.
– А ты?
– Меня он выгнал.
– Тебе надо там быть. Это не простой гроб.
– Без меня обойдутся, – сказал Андрей.
– Потом пожалеешь.
– Ты и в археологии разбираешься? – спросил Андрей.
– В древних вещах? Конечно, понимаю. Я сама древняя, как этот мир. Ну, мне пора.
– До свидания, – сказал Андрей.
Когда Аспасия, не оглядываясь, высокой стройной монашкой пошла по улице, к удивлению Андрея, из двери одного из домов вышла другая женщина, такая же высокая, но более плотная, чем Аспасия. Проходя мимо Андрея, она вдруг подмигнула ему.
Увидеть Русико в монашеской рясе – это совсем уж невероятно!
Андрей вернулся в гостиницу, чтобы вымыться, но воды опять не было. Он спустился вниз, выпить кофе в ресторане, с каждой минутой ему становилось все тоскливее, будто он упускает не просто раскопки, а Бородинское сражение, – сидит, пьет кофе, а там вдали французы штурмуют Багратионовы флеши.
Часам к четырем Андрей не выдержал и отправился обратно в цитадель. Но успел только выйти на улицу.