Возвращение из Трапезунда
Шрифт:
Андрей успел заметить, что бандиты, бывшие на улице, выскочили на мостовую и кинулись было к машине Метелкина, но, когда загремели выстрелы, замерли, а потом кинулись прочь по улице. За ними бежал Сурен.
А стреляли из окна под Андреем. Потому что, продолжая вопить от боли, стрелок начал вздрагивать, словно кто-то невидимый ударял его по груди палкой, – и потом он стал хрипеть, перевесившись через парапет, чуть было не свалившись на мостовую. Гюндюзу надо было бы бежать, но, видно, им овладела злость и чувство мести, потому что он успел еще три раза выстрелить в Андрея, так и не догадавшегося даже отступить внутрь
Андрей был словно загипнотизирован бешеными глазами Гюндюза, его кричащим открытым ртом и черной дыркой ствола, что глядела прямо в него и вспыхивала белым огнем. Ни до, ни после этого Андрей в жизни не видел момента выстрела в себя, в упор, с расстояния в десять метров – улица была узка, и парапет близок. Но Гюндюз стрелял снизу вверх, и он не успел выстрелить в третий раз, как его достала пуля солдата, что стрелял снизу из машины, а может быть, это была пуля Русико, которая стреляла из окна апартаментов, а может быть, пуля самой Аспасии или русских офицеров – все стреляли в стоявшего у парапета Гюндюза, из его пуль лишь одна пропахала волосы Андрея над виском, и странно, кожа почти не кровоточила, но вспухла, и волосы долго не росли на этой дорожке.
Гюндюз не упал, а осторожно, мягко лег так, чтобы спрятаться за парапетом, хотя это уже не играло никакой роли, и еще многие стреляли в него, а он этого не чувствовал. Рефик с товарищем успели убежать, а Андрей вдруг потерял все силы. Он отступил от окна и сел в кресло. Его стало подташнивать, и было очень жарко.
Андрей закрыл глаза – но тут же открыл, потому что дверь распахнулась и вбежал подполковник Метелкин, который был фатом, пижоном, бездельником, но не трусом, и, когда понял, что Гюндюз и его помощник убиты, решил узнать, кто же начал все это сражение, кто неведомый помощник и, возможно, спаситель.
Вид комнаты Андрея свидетельствовал о страшном разгроме, потому что были сорваны жалюзи и занавески, шнуром лампы все стащено с кровати, а посреди этого беспорядка в кресле полулежал археолог Андрей Берестов, почти в беспамятстве.
Второй прибежала Аспасия, которая была фаталисткой и полагала, что ее нельзя убить, а когда ее убьют, она уже об этом знать не будет. Быстрее Метелкина, который стоял в дверях и старался сообразить, кто и почему начал сражение, она поняла, что это сделал Андрей, и потому с порога приказала Русико принести воды – чистой воды и бинт – и сама, хоть Метелкин и был врачом, не допустив никого, промыла небольшие раны Андрея, забинтовала руку и густо намазала йодом голову. Андрей пришел в себя и был счастлив видеть обеспокоенное и оттого очень простое и ласковое лицо Аспасии – такое лицо Аспасии мало кто на свете видел и увидит, это было беззащитное лицо, Глашино лицо, только для самых родных людей, которых на самом-то деле у Аспасии почти не осталось. Андрей постарался улыбнуться, и Аспасия сказала ворчливо:
– Не подымай голову, все вы тут с ума посходили.
Полковник Баренц уселся верхом на стул, обернув его спинкой к Андрею, – подпер подбородок кулаками, и поза его была задумчивая и располагающая к общению.
– Разрешите полюбопытствовать ваше имя и отчество, молодой человек, – сказал он.
Андрей ответить не успел и расположения к откровенной беседе с незнакомым полковником Баренцем не почувствовал.
Аспасия заразительно рассмеялась, и, сообразив, видно, что здесь смешного, рассмеялся
– Простите! – сказал он громко и вызывающе.
– Так он же Берестов! – смеялась Аспасия. – Андрей Берестов! Тот самый, которого они прошлый раз убивали!
– Как так Андрей Берестов? – строго спросил Баренц.
Соучастники принялись объяснять полковнику причину всеобщего комедийного недоразумения, а внимание Андрея было привлечено появлением профессора Авдеева, который с порога грозно спросил:
– Что это такое, Берестов?
А за ним вплыла зрелая красавица тридцати шести лет и спросила еще громче и удивленнее:
– Андрей, когда вы это все успели? Мы же с вами только что расстались.
– Успел, – смущенно сказал Андрей.
– А госпожа профессор, – смеялась Аспасия, – госпожа профессор думает, что господин Берестов буйствовали по пьяному делу!
– Ах, что вы! – вальяжно поднял руку Метелкин. – Вы ошибаетесь, мон шер! Ваш юный друг проявил себя героем.
Авдеевы не успели еще сообразить, в чем заключался героизм их молодого сотрудника, как солдаты снизу, не придумав ничего лучшего, внесли в комнату Андрея, и без того набитую народом, окровавленное тело убитого Османа Гюндюза, при виде которого госпожа Авдеева упала в обморок, а Метелкин начал выталкивать солдат с телом в коридор.
– Тебе легче? – спросила Аспасия Андрея.
– Мне совсем легко, честное слово, – сказал Андрей.
– Ой, только не влюбляйся в меня, – сказала Аспасия тихо, – я же не могу твоей любви ответить, а тебя хорошая девушка ждет, такая девушка, что я тебе завидую, какая девушка тебя любит.
Андрею было неловко, что Аспасия заглядывает в его мысли.
– Я совсем не это имел в виду, – вскинулся он.
– Вот и замечательно, вот и мило, – сказала гречанка. – Мы с тобой потом обо всем поговорим.
Русико помогла Метелкину увести обмякшую профессоршу, а сам Авдеев, движимый любопытством, остался, потому что жаждал узнать, что произошло на территории его экспедиции.
Тем временем полковник Баренц, отмахнувшись от профессора, которому пришлось беседовать с Суреном Саркисьянцем, отвел Андрея к окну и попросил рассказать, что и как тот видел. Слушая, он не выказывал ни осуждения, ни одобрения действиям Андрея. Подошла Аспасия.
– Ведь ты был на виду, – сказала она. – Это только чудо, что Осман в тебя не попал, – он в монету попадал с десяти шагов. У меня метка есть, только в таком месте, что нельзя смотреть.
Баренц приподнял бровь – он умел это делать аристократически.
– Теперь они не сдадутся. Пока мы их всех не выведем, не сдадутся, будут мстить за Османа, – сказала Аспасия. – Жалко. Я бы могла его не убивать – зачем ворошить гнездо ос?
– Но они же стреляли в тебя?
– А может, в русского полковника? – спросила Аспасия, не стесняясь того, что Баренц стоял рядом и все слышал.
Она смотрела на Баренца открыто, даже весело – она была как охотник, приманивающий тигра. И Андрей с жуткой и безнадежной грустью понял, что он никогда не будет тигром, хищником, которому готова отдаться Аспасия, потому что таковы ее правила игры.