Возвращение из Трапезунда
Шрифт:
– Простите. – Баренц легко выдержал ее взгляд. – Сейчас у меня есть вопрос к молодому человеку.
Баренц отвел Андрея на два шага в сторону, насколько позволял шкаф. И хоть не дотрагивался до Андрея, тому казалось, что спиной вдавлен в стенку шкафа.
– Я искренне благодарен вам и постараюсь отплатить добром за оказанные мне услуги, – сказал он формально. Глаза у полковника Баренца были светлы и холодны, как кусочки обкатанного волнами агата. – И рассчитываю на вашу дискретность. Я здесь неофициально.
– Ну конечно, – сказал Андрей, смешавшись.
– Надеюсь,
– Пожалуйста, – сказал Андрей, стараясь оторвать свои глаза от настойчивого взгляда Баренца и увидеть, что делает Аспасия.
– Берестов. Андрей Берестов – это ваше настоящее имя?
– Разумеется! Какое же еще!
– И кто-нибудь может это подтвердить?
– Да кто угодно! Хотя бы профессор Авдеев. Он три года назад читал мне лекции в Московском университете.
Баренц оторвал взор от Андрея и кивнул в сторону профессора. Профессор допрашивал Аспасию, и та с удовольствием в лицах показывала, какой здесь произошел бой.
– И вам неизвестны ваши однофамильцы? – спросил Баренц.
– Клянусь честью, нет. Но здесь я столкнулся с недоразумением и понял, что однофамилец у меня есть. В Севастополе.
– Вот именно, – сказал Баренц. – Он чуть постарше вас, а может, и вашего возраста, повыше вас ростом, волосы русые, лицо правильное; сложен пропорционально.
– Такому описанию соответствуют тысячи людей, – сказал Андрей.
– Вы правы, – сказал Баренц. – Спасибо. Большое спасибо за беседу. Позвольте задать последний вопрос: вам что-нибудь говорит фамилия Беккер? Николай Беккер?
– Мы с ним вместе учились в гимназии.
– Ну разумеется! Все объясняется так просто!
И он быстро покинул комнату, лишь на секунду задержавшись возле Аспасии и кинув ей короткую фразу. У Андрея сжалось сердце, потому что он увидел, как быстро Аспасия подняла голову к Баренцу, как послушно кивнула.
Впрочем, утешил себя Андрей, у них общие дела, им же предстоит снова совещаться, как провозить табак и прочую контрабанду. А ведь непосвященный никогда не догадается, что связывает этих людей – лощеного полковника контрразведки, греческую красавицу, армейского ветеринара, убитого турецкого бандита… Для полного комплекта не хватает крестьянского сына Ивана Ивановича.
Иван завтра посмеется, узнав о торжестве христианских кланов над магометанским противником.
На следующее утро в башню заявились два солдата. Их привел пожилой фельдфебель из комендатуры и сказал, что они будут стеречь раскопки от злоумышленников. Солдаты были рады такому занятию. Они уселись в тени, подальше от пыли, которую поднимали землекопы. Землекопов тоже стало больше, и Андрею приходилось быть внимательным – в рвении, более показном, чем истинном, греки готовы были уничтожить все, что встречалось на пути; они ждали великого клада – весь город знал о кладе, который вот-вот найдут русские. Солдатам приходилось
Андрей увлекся работой настолько, что возвращался в гостиницу поздно, усталый, вымотанный, почерневший от солнца и посеревший от пыли. Он всегда старался пройти мимо дверей «Луксора» – один раз увидел в дверях Русико, которая стояла там в халате, куря большую трубку. Она помахала Андрею и сказала:
– Зайди, мастика выпей.
– Видишь, какой я пыльный, – сказал Андрей.
– Будешь чистый – приходи, – сказала Русико. Она двинула ногой, полы халата разошлись, и стало видно ее крепкое колено. – Я сама тебя любить буду.
И засмеялась.
Раза два в те дни заходил Иван Иванович. Ему тоже было некогда – Успенский гнал работу, заставлял крестьянского сына снимать копии с фресок и протирки с надписей. А Ивану надо было думать о покупке имения.
– Ты заблуждаешься, – говорил он, попыхивая слишком душистым табаком, – если полагаешь, что турки из банды Гюндюза простят тебе смерть вожака. Я бы за твою жизнь и гроша ломаного не дал.
– Но я же его не убивал! Я хотел только спасти Аспасию!
– Аспасию, или полковника Баренца, или даже ветеринара Метелкина – какая разница! В результате твоего действия погиб Гюндюз – большой человек, глава семьи.
– Я не ожидал от тебя дифирамбов в этот адрес.
– А я отдаю человеку должное, – отвечал Иван Иванович. – Мне приходилось с ним сталкиваться. Тебе тоже. И мы оба живы. А он, подарив тебе жизнь, – мертв.
– Он ничего мне не дарил. Если кто-то и дарил, то мой крымский приятель Керимов. Если бы Гюндюзу было выгоднее меня убить, он бы убил.
– Ты говоришь о том, что могло быть, я – о том, что произошло. И мне твоя жизнь дороже жизни всех турок, вместе взятых, потому что ты приятный человек и христианин. Потому я и пытаюсь вдолбить в твою круглую головку, что на тебя открыта охота!
– Я думаю, что здесь все охотятся друг за другом.
– Будь осторожен, Андрюша, умоляю тебя.
Андрею было неприятно, что Иван Иванович так с ним говорит, – в его словах была снисходительность аскета к юному распутнику, могущему заразиться дурной болезнью, тогда как аскет знает – он-то в безопасности!
Может, поэтому Андрей не стал ему говорить, что вечером в тот же день, когда погиб Гюндюз, негоциант Саркисьянц подстерег Андрея в вестибюле гостиницы и показал ему двух квадратных греков с небритыми подбородками. Эти люди теперь стерегли Андрея, он встречал их в самых неожиданных местах – то один из них оказывался с ним за одним столиком в кофейне, то другой почему-то усаживался в ряд с чистильщиками сапог, но забывал взять с собой щетки. Вот и сейчас, пока Иван Иванович читал свои предостережения, Спиро – тот, кто повыше (Коста – тот, кто пониже), – изображал одного из землекопов – он единственный из них не снял рубашки, и Андрей знал почему – под рубашкой прямо на голом теле была портупея с небольшим пистолетом. Андрею льстило обладание собственными телохранителями и понимание того, что об этом знают все, кому нужно в городе. Это был жест, сделанный Аспасией, и Сурен сказал о нем: