Возвращение из Трапезунда
Шрифт:
Потом понял, что нервы Метелкина на пределе и он в любой момент может выхватить револьвер и пустить пулю в сердце Сурена.
– Хорошо! – прошептал Сурен, вытирая лицо твердым котелком. – Я даже скажу тебе, полковник, что я сделаю, – я пойду к Аспасии. У нее в заведении наверняка сидит сейчас один военлет, который ради ее прекрасных глаз сделает все, что нам нужно.
– Васильев! – воскликнул Метелкин.
– Но он не полетит ночью нелегально, без разрешения командира эскадрильи, рискуя репутацией и, может быть, погонами,
– Аспасия в самом деле сможет его уговорить!
– Ей не надо его уговаривать.
– Сколько? – Метелкин вдруг понял, что и в самом деле забрезжила слабая надежда на спасение.
– Пиши письмо капитану Белозерскому, – сказал Сурен, – а я пока посчитаю, во сколько это все нам обойдется.
Сурен достал из жилетного кармана махонький блокнотик, к нему был прикреплен серебряный карандашик на тонкой цепочке. Пока Метелкин, морща лоб и высунув от усердия язык, писал письмо капитану «Измаила», Сурен подвел итог.
– Три тысячи, – сказал он. – Ровно.
– Две тысячи, – сказал Метелкин, слюнявя конверт.
– Три тысячи ровно, – сказал Сурен. – Моих здесь было триста, я от них отказываюсь. Туркам я заплатил тысячу. Аспасия меньше чем за тысячу не станет ввязываться в эту историю, и Васильеву тоже придется отдать тысячу.
– Ему зачем? Он родную мать зарежет ради прекрасных глаз.
– Аспасия не может дать ему того, чего господин штабс-капитан так жаждет. А капитану надо будет купить дежурного на аэродроме, поднять механика, заправиться горючим и еще взять запасные бидоны, чтобы залить бак на обратную дорогу, – и это еще не все его расходы.
– Две пятьсот.
– И если ты будешь торговаться, полковник, то поезд уйдет.
Госпожа Аспасия не спала – она никогда не ложилась, пока ее заведение было открыто. «Луксор» закрывается в пять, а то и в шесть часов утра, пока есть господа интенданты – грех закрываться раньше.
Сурен прошел к стойке, у которой дремали перегрузившиеся анисовой водкой прапорщики, почему-то оказавшиеся здесь, а не на фронте. За стойкой стояла Аспасия, которая заменяла Русико. Та отошла в свою комнатку, чтобы усладить какого-то приезжего земгусара.
– Сурен? – удивилась она. – Я не помню, чтобы ты лег спать позже одиннадцати.
– Ты права, – сказал Сурен, кладя котелок на стойку и садясь на высокий стул. – Но надо спасать людей. Люди могут погибнуть.
– Погоди, – сказала Аспасия, – вернется Русико, и ты все расскажешь.
– К сожалению, – сказал Сурен, всегда так послушный Аспасии, – мы не можем ждать – каждая минута на счету.
Они прошли за стойку, и там в узком пространстве, занятом бутылками и коробками, Сурен рассказал, что случилось.
– Что мы можем сделать? – Аспасия приняла сведения всерьез.
– Мы можем послать Васильева – это единственная возможность, не поднимая великого шума, отыскать ящик и выкинуть за борт. Если же мы открытым
– Не надо мне объяснять, – сказала Аспасия. – Сколько там нашего груза?
– Немного, но груз важный. Ты же знаешь, госпожа.
– Метелкин дал письмо? Сколько заплатил?
– Полторы тысячи, – сказал Сурен. – Пятьсот для передачи Халибу, пятьсот для вас и пятьсот для Васильева.
– Неужели ты не поторговался больше?
– Я начал с двух тысяч.
– Дурак, – сказала Аспасия, – начинал бы с четырех. Где деньги? Где письмо?
Сурен передал госпоже Теофилато пятьсот лир и письмо Метелкина капитану Белозерскому. Дальнейшее зависело от госпожи Аспасии.
– Позови мне Васильева – он в углу, ты знаешь где.
Как раз в эти минуты Халиб сидел на корточках перед Рефиком, который откинулся на подушках. Халиб пил чай.
– Половина четвертого, – сказал Рефик. – Уже пора действовать.
– Этот шакал Сурен бегает по городу уже целый час.
– Любопытно, сколько он зарабатывает на комиссии? – подумал вслух Рефик. – Я думаю, он ограбит Метелкина.
– Его дело, господин, – сказал Халиб. Он покосился на пачку денег, полученную им от Сурена. Деньги лежали на низком столике у дивана, куда он положил их. Все. Он не посмел взять. Рефик знал, что Халиб не взял себе. – Они знают об адской машине.
– Ты не забыл завести на восемь?
– Тикает, – кивнул Халиб.
Рефик улыбнулся, показав белые сахарные зубы.
– Сейчас они уже посылают туда телеграф, – сказал Рефик. – Можешь посмотреть на часы – через два часа генералы в Батуми и адмиралы в Севастополе уже будут знать, что на «Измаиле» большая партия контрабанды. Завтра в Петербурге будут знать.
– И Метелкин надолго сядет в тюрьму.
– И этот паршивый профессор, и его Берестов, который предал нашего отца Османа, – все сядут. И правильно. Зачем превращать военный корабль, госпиталь, святое место, в склад контрабанды?
– Это грех, – согласился Халиб.
– Умный человек мстит чужими руками, – сказал Рефик.
Они весело рассмеялись. Потом они пошли спать, потому что завтра долгий, трудный день. Близки уже войска освободителей – не сегодня-завтра начнется бегство неверных. Метелкин пропадет как дым, русские офицеры исчезнут как дурной сон, а что касается греков и армян и самой отвратительной из них, приспешницы сатаны, соблазнительницы и держательницы борделя Аспасии Теофилато – худшей из худших, хоть и желаннейшей из желанных, то она не уйдет отсюда живой. Ее распнут солдаты-победители и превратят в кучу кровавого мяса – и она умрет, вопя о милости, – так будет отомщен славный Осман Гюндюз – в это верил его ученик и наследник по прозвищу Ылгаз.