Возвращение к Истине
Шрифт:
Никто не обращал на меня внимания, занимаясь своими делами.
Однако лицо моё просияло радостью, я всё-таки не смог не взвизгнуть от бурного восторга, утвердительно тряхнув над головой фолиантом в знак нечаянной удачи, и не успел опомниться, как все оказались у моей кровати, трогая папки, пытаясь понять причину моего неожиданного воодушевления и рассматривая мои трофеи.
Мне это сразу не понравилось, но смог прийти в себя лишь через минуту:
– Э-э-э, ну вас на фиг, друзья!..
Я стал одного за другим отталкивать
– Ты чего, посмотреть нельзя, что ли? – обиженно возмутился Савченко, потом всё же отошёл и добавил. – Подумаешь! – и бросил мне на кровать толстенный талмуд. – На, подавись!..
– Не, ребята, чего вы?! – они, один за другим, вернули мне бумаги. – Смотрите, пожалуйста. Только… только это вещи музейные понимаете, реликвии, можно сказать. Мне их на несколько дней дали почитать, – оправдывался я, как мог, чтобы вернуть расположение товарищей.
– Кто же это дал тебе музейные ценности почитать? – съязвил Жора.
– Одна знакомая. Она в музее работает.
– Ага. Наверное, дорогие, эти книжки? – продолжил Жорик.
– Наверное, – согласился я.
– А она не боится, что с ними что-нибудь случится, и ей придётся за них отвечать? Ей же за это, наверное, голову отвинтят.
– Боится. Так я потому и говорю: осторожнее, не рвите. А вы набросились, как с голодного края.
– Никто твои бумажки рвать и не собирался, – вступил в разговор Максим Савченко. – Поглядеть хотели. А ты: ну вас на фиг, ну вас на фиг… Деловой, как двери.
– Да, смотрите, пожалуйста, кто же вам не даёт? – продолжал я оправдываться.
– А иди ты к чёрту со своей музейной макулатурой, – досадливо махнул на меня рукой Максим и, подтягивая на ходу спортивные штаны, осматривая себя и отряхивая их от налипшей нитки и пыли, вышел из комнаты.
Рома Кудрявцев вышел за ним следом.
– Ладно! Ерунда! – подвёл черту Жора. – Скажи только чего у тебя волосы на голове шевелились? Я такого никогда не видал.
– А ты почитай, – посоветовал я ему, – тогда и у тебя зашевелятся.
– Да ну? – удивился он. – И что же там такое написано?
– Хочешь прочту?
– Прочти.
Я открыл первую попавшуюся страницу и, спотыкаясь на каждом слове, прочёл ему пару страниц из подвернувшейся главы «Заручение у дьявола».
– Ну, … как, страшно?
– Да ты знаешь, не настолько, чтобы так бурно реагировать, – отрезюмировал Жорик и снова уткнулся в свою книгу.
– Ну и ладно! – притворно уязвлённым голосом ответил я и стал собирать разбросанные после нашествия на них соседей по комнате книги.
Ночью меня сморил необыкновенно крепкий сон.
Моя смена выпадала на вторую половину ночи. Сменявшийся «с тумбочки» дневальный разбудил меня и пошёл спать, но я, так и не проснувшись окончательно, снова заснул.
Под утро в казарму пришёл проверить несение нарядом службы замполит дивизиона и застал наряд полностью спящим.
На
Оказалось, что на месте нет девяти человек.
Замполит не стал долго разбираться, поднимать замкомвзводов, вызывать командира батареи: всё-таки мы были уже без пяти минут выпускники, и лишь сказал попавшему впросак дежурному, уходя из казармы:
– Видишь, сержант, девятерых нет!.. Утром доложишь комбату….
Утром «Вася» был вне себя от ярости. На его побледневшем от напряжения лице, едва заметно ходили желваки. Видно было, что он едва сдерживается:
– Будь моя воля, перестрелял бы вас всех, паразитов!..
Никто и не сомневался, что так бы оно и было.
Нас сняли с наряда и вместе с самовольщиками поставили перед строем дивизион.
– Вот, полюбуйтесь, маешь! – разгорячённо ходил к квадрате каре и говорил, показывая на нас, комдив. – Это, маешь, будущие лейтенанты, это, маешь, будущие офицеры, будущие командиры взводов, которые совсем скоро придут в войска, будут командовать, маешь, людьми и требовать от них, маешь, чтобы они им подчинялись!.. Вы меня, товарищи курсанты, стоящие здесь, в строю, извините, конечно, но я отвечу этим оболтусам коротко и просто, по-русски: хуй вам, ребята!..
Он остановился перед выведенными из строя и обвёл всех нас внимательным взглядом, но все опустили глаза вниз, и персональную жертву на этот раз командир дивизиона выбрать не смог, закончив обличительную красноречивую тираду на этот раз необычно быстро, прозаично и буднично:
– Позор, позор, маешь, таким курсантам!.. Они будут строго наказаны!.. Командиру батареи с сегодняшнего дня увольнения в батарее, маешь, прекратить!.. Я имею ввиду на ночь и в будничные дни, – тут же по строю батареи прокатился ропот возмущения и недовольства. – Да-да! – подтвердил он, словно отвечая на гул курсантских голосов. – А в субботние и выходные дни, ну, праздников у нас, вроде бы, не намечается, – но и на праздники тоже, – увольнения для вашей батареи, товарищ командир батареи, сокращаются до минимума…. Я потом сам скажу, сколько, маешь, человек можно будет отпускать. Вы поняли, товарищ командир батареи?
– Да, товарищ подполковник, – ответил старший лейтенант Скорняк.
– Вот, … очень хорошо. … Наряд, стоявший сегодня ночью и допустивший массовую самовольную отлучку, наказать, товарищ старший лейтенант, самым строгим образом. Ну и, соответственно, самое плохое распределение – им: вот этим девятерым и наряду!..
И вот мы уже стояли в канцелярии у командира батареи, понурив головы и слушая общую часть нотации. Слушать упрёки было неприятно, но главное ещё было впереди: комбат будет разговаривать с каждым отдельно, по очереди, и только ему скажет, какую меру наказания он к нему применит или придумает потом. И вот там-то держись!