Возвращение Ктулху
Шрифт:
— Товарищ Гемпель зарекомендовал себя как активный борец, — говорил Костя Рудаков. Этого парня я знал давно, еще по кружку. Он напялил синюю тужурку невероятной заношенности, — надо думать, его дед служил где-то сторожем. — Я рекомендую обратить внимание на послужной список товарища Гемпеля. Взрыв боинга! — Он явно намекал на одну мою неудачную модель, которая бесславно плюхнулась на брюхо прямо в разгар соревнований. — Систематические подрывы основ порядка! Раскуривание папирос в мужском туалете! И наконец, волосы. Прошу обратить
Именно на этой фразе лицо Милованова вдруг приобрело заинтересованное выражение, а все остальные странно оживились и задвигались. Они разглядывали меня так, словно Милованов предложил им остричь овцу и теперь следовало прикинуть — много ли шерсти даст означенное животное и хороша ли окажется прибыль.
В первую секунду меня это возмутило, потом позабавило, я начал горячо поддерживать докладчика, приводить все новые и новые факты, доказывающие, что если не телом, то душой я совершеннейший упырь…
Но затем случилось нечто, чему ты, возможно, не поверишь, тем более что никаких внешних событий не происходило. Все вокруг меня вдруг начало изменяться. Происходило это постепенно, но довольно скоро у меня сложилось ничем не подкрепленное ощущение, что здесь происходит нечто неестественное. В общем-то, конечно, ничего естественного и не происходило. Чего уж там! Начало двадцать первого века, собрались на дружескую пирушку студенты, оделись в потасканные дедовские пиджаки и разыгрывают на полном серьезе партийное заседание упырей.
С другой стороны посмотреть — обычная тематическая вечеринка. Сейчас таких много устраивают. Играют в гангстеров, в американских безработных (подчеркиваю: американских! — в наших играть неинтересно, потому что у многих это игра пожизненная), да в кого угодно, хоть в гавайских куроводов… У меня приятель один есть, у него начальница устроила на Восьмое марта офисную «пати» в форме полета на боинге. Эх, меня, то есть «товарища Гемпеля», рядом не оказалось, чтобы все это взорвать!
В общем, я к тому, что, с одной стороны, «советские упыри» были вечеринка как вечеринка, в порядке вещей, а с другой — очень уж все выглядело серьезно.
А главное, у меня вдруг возникла отчетливая мысль: «Живым ты отсюда не выйдешь».
Но вот Милованов смерил меня последним взглядом, выпил из стакана нарзан и молвил:
— Полагаю, товарищи, характеристика, данная товарищу Гемпелю товарищем Рудаковым, а также рекомендация такого испытанного товарища, как товарищ Лазарев, могут считаться достаточным основанием для принятия товарища Гемпеля в наши ряды с установлением обычного испытательного срока.
Все зааплодировали, а я криво улыбнулся, чувствуя себя на удивление счастливым: ну еще бы, мне оказали такое доверие! И одновременно с тем я сам себе казался дураком. Как-то это происходило все сразу.
Лазарев вскочил и завопил:
— Ура товарищу Милованову!
А другой, я его не знал, встал и очень серьезно
— Товарищи, я предлагаю отметить это важное событие пением «Интернационала».
Все опять стоя исполнили «Интернационал», после чего я сел вместе с остальными за стол, а Лазарев притащил водку и закуски. Все делалось в строгом соответствии с «первоисточником»: селедку подавали на газете (к сожалению, это была не «Правда», а «Метро» и «Мой район»), водку — в граненых стаканчиках, купленных в «Икее».
После второго тоста — «Ленин и теперь живее всех живых!» — все окончательно расслабились. Только Милованов сидел выпрямившись во главе стола, молчаливый и, по всей видимости, трезвый, и наблюдал за происходящим холодными глазами.
Лазарев совсем раскис. Он и раньше-то пить не умел, а теперь на него сильно влияло большое сборище, общее возбуждение, болтовня. Говоря коротко, Лазаря развезло. Он улегся грудью на стол и объявил:
— Непременно надо Гемпеля с Алией познакомить. Тем более что и волосы…
Он с сокрушенным видом провел рукой по собственным коротко стриженным волосам и икнул.
Кругом зашумели как-то особенно громко, и в гуле голосов слышались возгласы:
— О, Алия!
— Ну да, Алия!
— Хо-хо, Алия!
Разговор перешел на эту самую Алию, и вскорости выяснилось, что решительно все, не исключая и Милованова, были так или иначе в нее влюблены. Как она выглядит и где живет, я не выяснял, но спустя какое-то время пассивного плавания по волнам бессвязного разговора мне все это и так сделалось известно.
Называли адрес на Васильевском острове и с каким-то непонятным упоением описывали грязно-розовый дом, стоящий особняком на углу. Разумеется, рядом с домом Алии, вплотную к нему, был в свое время выстроен другой, но вот уже лет восемь как этот соседний дом снесли, так что теперь с одного боку жилище Алии овевает ветер пустыря, а с другого — ветер перекрестка. Поэтому у нее в квартире всегда сквозняки.
— По этой примете легко вычислить, кто у нее в фаворитах, — сказал Милованов (все сразу замолчали и повернулись к нему, как бы из опасения пропустить хотя бы слово, изошедшее из уст вождя). — Простуда, — пояснил Милованов. — Если часто ходить к Алии, непременно начнешь чихать и кашлять. Просквозит, непременно просквозит, как ни оберегайся. Там отовсюду дует.
— Ну вот еще! — возмутился один из собравшихся. — Вампиры ведь не простужаются. Они не подвержены болезням.
— Вот ты себя и выдал! — вскричал Лазарев с глупым смехом. — Что значит «они»? «Мы»! Это ведь мы — вампиры, забыл?
Говоривший ему не ответил, только пожал плечами и отвернулся. Лазарев, впрочем, этого не заметил.
— Что же Алию сюда не пригласили, если она такая знаменитая? — спросил я.
На меня воззрились с таким удивлением, словно я брякнул несусветную глупость. Но я решил настаивать: