Возвращение Орла. Том 2
Шрифт:
Они сидели в сравнительно уютной коломенской кафешке со странным названием «Старая нега». Наверное, в городе была ещё нега молодая или новая – иначе зачем уточнять, какая. Словом, этакий притынный кабачок районного масштаба.
– Что за слово такое дурацкое – «нега»? – по инерции недовольно бурчал Толян. (Аркадий бы им объяснил, что это просто нахождение без движения, не га, другими словами – отдых).
– Не Вена, конечно, но и не луховицкая пивная…
– А кто оплачивает это удовольствие? – спросил, когда почти всё лучшее из меню оказалось, наконец, на столе, а Гога вышел из задумчивости – довольным
– По девятой статье, счета и чеки предъявлять не придётся.
– Тогда, может, коньячку? – «Воспользоваться, пока блажит…»
– Виски, Толик, виски! – Да, на Гогу снизошло прекрасное расположение духа, почувствовал, что более чем полувековой ребус-пасьянс, похоже, начинал складываться; в упитанном подбрюшье то холодело, то как будто что-то отрывалось, толкая всё его рыхлое тельце вверх – верный признак сужающей круги удачи.
– Интересные вкусы у советского экономиста…
– Да вот, распробовал.
«Когда успел?» – а вслух спросил:
– Где ж ты в Коломне возьмёшь виски?
– Главное, чтобы был ценитель, объект отыщется… Смотри, я вот сейчас топну ножкой, и камень появится.
– Какой камень?
– Ну, не камень… – Поморщился: не читал ты, приятель, сказок моего дедушки, не читал. – Не камень, лошадь. Белая. И мы её по-американски, со льдом и содовой.
– В окно-то посмотри – Коломна!
– Да ты не в окно смотри, а сюда.
Пухлая ручка нырнула в портфель.
Вместо льда и содовой принесли газированный «боржом», Гога свои двадцать грамм разводил, Толян просто запивал.
После второй рыжий глубоко и умиротворённо выдохнул и, высоко задрав голову, словно из-под очков, осмотрел обстановку. Обстановка была не ахти: столы без скатертей, зато окна с занавесками и на двух противоположных стенах репродукции – справа бубновское «Утро на Куликовом поле», слева – суриковское «Покорение Ермаком Сибири».
– Милитаристское какое-то кафе… а ещё «нега». Они бы до кучи «Оборону Севастополя» повесили.
– Лучше уж «Утро стрелецкой казни».
– Милее?
Гога неуловимо усмехнулся, но Толян уловил. Уловил! И быстро, чтобы теперь Гога не уловил, что он уловил, перевёл разговор на левого Ермака.
– Что ж это они, Сибирь покорили, а сами тут сидят, ехали бы все в свою Сибирь.
– А я бы в Сибирь даже ссыльных не пускал… нечего! И на Дальний Восток.
– Отчего же?
– Надёжнее, спокойнее…
– А по мне – размазать этот народ по полярному кругу, – размазывая масло по половинке белой булочки, сказал Толян, – и чтобы больше трёх не собирались.
– Бестолков ты, брат. Нужно ровно наоборот: собрать всех в одну близкую кучу, раздвинуть, скажем, окружную, и затолкать туда весь… ну, хотя бы российский плебс… тогда и делай с ним, что хошь.
– Да почему бы не в Сибирь?
Гога нахмурился, посмотрел на компаньона оценивающе.
– Не надо их в Сибирь вообще пускать… – Хотел добавить: «Самим пригодится», сдержался. – Не надо.
– Что тебе в этой Сибири? Тайга, минус сорок…
– Когда минус, а когда и плюс… Тут другое. Рассказывал отец, что ему рассказывала бабка, что ей рассказывал дед, который Аркадий, одну забавную легенду…
– Про Сибирь?
– И про Сибирь, и про Урал, и про Дальний Восток, и про Сахалин… его ведь много поносило по стране…
Толик напрягся, почуяв долгожданное со стороны товарища откровение.
Но Гога как будто очнулся:
– Что насторожился, как сеттер на охоте? Ничего он не рассказывал, враки всё писательские, он ведь мало того что писатель, так ещё и детский… что может рассказать детский писатель? – «Зря я ему намекал на бабкину тайну, ох, зря… ладно бы –
«Опять отключился, чертяка!..» Толян не один раз уже наблюдал эти мини-дрёмы и не мог понять, что в эти минутки происходит с «внучком»: то ли медитирует, то ли подселяется «на пару слов» в него какая-то иная сущность, то ли он сам куда-то переселяется, оставляя вместо себя на стуле живую упитанную мумию. Досадовал, что не умеет слушать чужие мысли.
– О чём задумался, детина?
Гога недовольно шевельнул бровью: «Не мешай…»
О чём? О том, что непонятно ни ему самому, ни тем более папочке, не сумевшему толком всё выяснить у собственной матери. Деда, то есть своего отца, тот по сути и не знал, если это вообще был его отец… т-с-с… здесь табу. О том, что какое-то невидимое крыло с самого детства поднимает, подталкивает и направляет Егорку… – куда? Что за сила? Откуда она? Неужели от одного маленького, в два слога и почти нерусского, слова? Был бы он сейчас просто Голиков, и что? Голиков – он и есть Голиков. Препротивная фамилия, отдаёт нищенством, голытьбой, голяком… и баней, противной общественной баней, где в женском отделении ходят старухи с обвислыми до пупа пустыми грудями, и бегают пришедшие на помывку с мамами двухлетние пацаны-голики. Уж тут бы папочке ни адмиральства, ни «Правды», как своих ушей. А Соломянским – лучше? Егор Соломянский… Ну, в директора вот такого кафе ещё можно было бы пробиться, и то… Так что папочка с фамилией успел… пре-успел. Но ведь не только же в фамилии дело! У лейтенанто-шмидтовских детей тоже свой потолок, никаким лбом его не прошибёшь, хоть этот лоб будет не семи, а семижды семи пядей, а тут как будто кто-то раздвигает и раздвигает перед ним небесные шторки, и какие «сотоварищи», прости господи, клыкастые в упряжке – мысленно покосился на рыжего, – а место коренного всё одно ему уступают. И не в заслугах дело: на такие этажи в перспективе забираемся, где личные заслуги не считают. Может, не в деде дело? Детский писатель, голубая тарелка слив, смешно. Может, не детская, а сказочная линия другого деда подгоняет? Есть, есть во всём этом какая-то тайна. Кто её знает? Вот новый тесть с братаном – знают. Они всю жизнь её исследуют… а-а-а! А ведь это она, тайна, – вот ирония, так ирония! – подтащила его привиться к этому дереву… и как всё натурально устроила! В голове закружились картинки перелива некой силы, в виде древесных соков, крови, праны и ещё чёрт знает каких субстанций – из сосуда знатоков Гомеостатического Мироздания в его рыхлое межреберье, отчего оно и начало приобретать форму. Как, однако, причудливо тасуется колода… откуда это? Пис-сатели… Вот тебе и кибальчишская тайна… она на него работает, а он сам её не знает.
– Ничего, – сказал вслух, – скоро узнаем!
– Что, что?
– Кибальчишскую тайну, – усмехнулся Гога и снова, прикрыв маслянистые глазки, впал в полузабытьё.
«Да он пьян! Быстро, однако, его развезло…»
Но Гогу не развезло, его ровно наоборот: свезло. Свезло на круг, по которому – совпадение? – пронесло в своё время обоих его дедов, которые, сами того не ведая, и сплели для внучка канатик из ниточек своих героических странствий по горемычной русской земле в особенно чувствительный период её сотрясания. Что-то созвучное услышанному от Толяна про орлов и золотую цепь было в маршруте деда Аркадия: Тамбов, Южный Урал, Иркутск, Дальний Восток, Япония… И дед Павел нарезал те же самые сакрально-ядерные круги: Урал – Семипалатинск – Алтай – Урал… Мало того, что оба орлы сами по себе (малый резонансик, а звучит!), так дед Павел был и в партизанском соединении «Красные горные орлы», куда как подсказочка… под-сказочка-сказочка. И оба – сказочники.