Возвращение Орла

Фадеев Владимир Владимирович

Или – как раз разглядел?.. Подслушал пьяный уже трёп, и он ему понравился?

– Будущее человечества – в коллективном сознании, и тут-то мы, какие бы у них аппараты не строили, впереди планеты всей. Резонанс – великая сила. Просто резонанс, заметьте. А если резонанс живых систем! Это же такой термояд…

– Именно – термо яд, жаркая коллективная пьянка.

– Да это же ведь счастье наше, что коллективная. Что у нас считается крайней стадией алкоголизма? Когда человек начинает пить в одиночку. Вот ты будешь пить в одиночку?

– Зачем?

– Вот! Мы и пьём за компанию, а буржуй какой-нибудь ради личного кайфа! У них, у буржуев, нету ещё в сравнении с нами какой-то детальки в голове.

– Ещё или уже?

– Какая разница?

– Огромная. Понять, куда мир движется. Если ещё нет – вперёд, а если уже нет – в пропасть.

Воля – не горизонт, до которого никогда не дойдёшь.

Воля, если ей пользуешься – она есть, если не пользуешься – её нет. Надо просто выпрыгнуть из распятого и одновременно спелёнутого границами и дурацкими законами тела – места и под небом, и в небе много – или хотя бы вышвырнуть в образовавшийся проран чемодан с ненужными вещами и думами, стать, наконец, русским, то есть – вольным.

Время – кончилось! Истинно как дети, они крутили и крутили свой хоровод, балдея не столько от воспламенившего кровь алкоголя, сколько от не менее пьянящего чувства единения, единства, слитности через руки на плечах друг у друга в одно существо, с одной радостью, с одним сердцем, с одним духом. Дети! Мёртвой луковой шелухой облетела с этого крутящегося клубка фальшивая взрослость со всеми реально-нереальными заботами и проблемами, в одну исчезающую зенитную точку сжались не отпускающие в обычной жизни переживания о жёнах-детях, деньгах, начальниках и болезнях – ничего не было на свете, кроме высокого восторга, обретённого кручением этого мускулистого циферблата в обратную, к невинному чистому детству, сторону, и была так естественна, неоспорима открывшаяся в эти минуты истина, что именно «скованность одной цепью» (не говоря уже о «связанности одной целью»!) и есть самая настоящая, цельная и ценная свобода на свете – воля!

Громом с ясной выси ответило на эту радость небо – должно быть зенитная точка преодолела все мыслимые барьеры и с грохотом исчезла в небесных нетях, дрогнула и земля, отозвавшись на столь любезный ей резонанс голосов, сердец и душ – маленькое, но неостановимое цунами покатилось от косы в обе стороны по Оке – направо к Орлу, налево к Горькому, неся весть о проснувшемся духе реки, и сноп серебристого, белее белого, света – чисто пучок протонов сквозь кольцевой электромагнит в ускорителе – через землю, через примятую траву, через разгорячённые тела, через очищенные души, словно освобождённый фонтан, ударил в вышину…

Капитан

«Будь капитаном, просим! Просим!»

Н. Гумилёв «Путешествие в Китай»

Потом – в безвременье уже, под остановленным на небе понимающим майским солнцем – ещё искупались, а поскольку спирт через поры утекал без меры в матушку-Оку, по чуть-чуть добавили и, настоящие инопланетяне, с разноцветной радостью в раскупорившейся груди, снова занялись делами.

Капитанская душа ликовала – и оттого, что всё складывалось стратегически правильно: команда в сборе, в форме, в полной готовности к подвигу, время совершения которого наступит хоть и не по его желанию и велению, но скоро, и оттого, что в сию минуту команда функционировала как единый агрегат – даже подсказывать никому ничего не надо было, всё делалось как бы само собой. Как бы… а ведь без малого десять лет он производил такое умное и великодушное дело, и производил его так, чтобы отклонить от себя и подозренье в его собственном участии и разложить весь подвиг на других таким образом, что эти другие стали хвастаться сделанным им делом, как бы собственным своим, в полной уверенности, что они его сделали. Так умно обдумал уже вперед, как убежать от известности, тогда как само дело уже необходимо должно бы кричать о себе и обнаружить его! Успел в этом и остался в неизвестности!

Цитаты этой из писем Гоголя он, конечно, не знал, без всякого Гоголя это был его стройотрядовский комиссарский принцип. Как он пригодился в превращении таких разных физиков-пьяниц в команду «Орла»! Успел в этом и остался в неизвестности! Разве вспомнит Николаич, как подвигал его Капитан к идее физики истории? Или Поручик, как прорубал в его техногенной голове окно в техническую эзотерику, как аккуратно хвалил семёновы вирши, слушал пьяные пересказы одной и той же «лесной» книги в исполнении Аркадия, как подарил Виночерпию «Москву-Петушки» с закладкой в виде плоского спиртометра и прикидывался пьяным от его первых, не всегда удачных опытах с водой? А целая эпопея с володарским хулиганом Африкой – вовлечение его в бардовскую круговерть, слёты, сочинительство песен и, главное, рождение в балбесе убеждения, что он, единственный электрик, а не ядерщик – столп команды, не тупо держащий, а громоотводящий и этим

уже держащий: любой возникающий в команде негатив через него заземлялся, не оставляя следа на самом заземлителе-Африке.

Он чувствовал команду, как части своего тела. Особенно здесь, на косе, все становились ему настолько внятны, будто и вправду в какой-то душевной мере они все были им самим, именно в душевной – часто останавливал картинку берега, а вместо парней из плоти и крови на ней фиксировались цветные переплетенья их мыслей, чувств, настроений, и ему не нужно было их ни о чём спрашивать – слышал и так, и ни о чём просить – они тоже слышали его. Вот что, похоже, и звалось русским словом «единодушье». Единодушье разных душ.

А эти партийные трусы слово опошлили…

Странное дело, но все стихотворения Семёна казались ему написанными им самим, то есть, если бы он умел так гладко возводить из слов мысли, сооружать из слов чувства, то вышли бы точно такие, как у Семёна, словесные постройки – стихи. Потому, наверное, и запоминались, не то, что Пушкин… Все умности Николаича он знал раньше, чем тот их изрекал, но – опять странное дело! – сам, без него бы не изрёк. А вот проникновение в магию Виночерпия – мешало: чувствовал, когда тот вместо самогона наливал воду и, конечно, никакого кайфа, в отличие от остальных, не получал. Отлично понимал, как Поручик взглядом заводит свою «копейку», мысленно проделывал операцию в точности, как сам в своё время и подсказывал Поручику, но в своём взгляде силы не было, даже ложку взглядом согнуть не получалось, а через Поручика – пожалуйста. И «Махабхарату» как будто сам читал, и гудела башка в том месте, где у Африки был шрам от гитары, когда думал о Боге…

Команда. Он так и представлял её сияющей когортой единомышленников, с которыми вместе возможно то, что не под силу было ему одному, и давным-давно бы уже вырулили в небо… но вот столько лет любое коллективное движение по прихоти невидимого демона сворачивало на пьянку или какое-то глупое ребячество – глупое и в глазах окружающих, и часто – по сути. Не глупым ли казался со стороны прошлогодний рудиментный автопробег якобы с агитбригадой (комиссарское стройотрядовское дежавю, но он просто не видел другого способа попасть с командой на заветную косу в середине мая – подсказки шли отовсюду, время подходит, пора!). Не глупы ли для тридцати-то пяти лет все эти газетки, стишки, походы? Конечно, сокрушался… а знал бы мысль Достоевского о том, что глупый-то и сделает. Умные только скитаются, а чтобы быть деятелем, надо непременно хоть с одной какой-нибудь стороны быть дураком, не сокрушался бы так, т.е сокрушался бы, но не так, не об этом.

Да ведь не в пьянке только дело, она всего лишь одно из следствий великого поворота оглоблей, который этот Невидимый Демон неустанно совершал на шестой части планеты. Незаметно, по йоточке, так, что мало кто чувствовал разворот, а кто и чувствовал, мог только негодовать на собственное бессилие.

Сам Капитан болезненный хруст этого разворота отчетливо услышал в 76-ом – летом он комиссарил в Абакане (ССО ТЭФ МЭИ «Абакан-76», строили объекты Абаканского вагоностроительного завода), и довелось ему однажды попасть на выездное заседание областного штаба, посвящённое Дню Строителя. Привыкший к двенадцатичасовому бою с носилками и лопатами, чтущий сухой закон и субординацию, он вдруг увидел, что пока они с энтузиазмом тянут виброрейку с перспективой получить в конце лета несколько сотен рублей и значок «Ударник ССО», над самим этим ВССО образовалось облако совсем других людей, и оно всё пухло, пухло. Не просто нарушение сухого закона, а гульба, явное неродство с возглавляемым этой стройотрядовской «элиткой» делом. На облаке жили другой жизнью, готовились к другой жизни, уже притыривали ключи от этой другой жизни. «Черти!» – узнал их Капитан, стало ему тошно и пусто, как тошно и пусто будет потом ещё не раз от бессилия перед очевидной нечистью. Кубло-облако из комсомольских вождишек разглядел тогда впервые так близко, и, наивный, какое-то время ещё надеялся, что правильный ветер оттащит его с нашего неба, да не тут-то было. Гульба штабных настолько его обескуражила, что он, не удержавшись, набил-таки рожу начальнику большого штаба, ещё утром заливавшему у них на линейке про счастье быть строителем светлого будущего, а вечером обеспечил на праздничное заседание ящик водки и девок. Набил, и что? Чуть не выперли из комсомола (был бы битый трезв – выперли бы!), а битый штабной в следующем году работал уже в краевом штабе, ещё выше и дальше от носилок и виброрейки. Тогда он и почуял кожей грядущую беду, понял с азбучной ясностью: когда эти хлюсты соберут из себе подобных критическую массу – рванёт.