Возвращение Орла
Шрифт:
– От третьего брака, – вставил Семён.
– Не завидуй, – и опять к Кате, – а ты знаешь, какой 20-го февраля праздник?
Катя посмотрела вопросительно на него, на Семёна, пожала плечиками. – Да никаких… разве что Льва Толстого от церкви в этот день отлучили, так это не праздник, – немного помолчала и прибавила, – 20-го Толстого от церкви, 18-го дворян от службы, 19-го крестьян, правда через сто лет, от крепости. Не задумывалась раньше, а деньки то какие… освободительные!
Семён украдкой транслировал Африке восклицательные знаки, мол, какова, всё знает! А тот отмахнулся.
– Ерунда всё это! 20
– Не слышала.
– Конечно, это же мы учредили.
Уже несколько лет Капитан таскал команду в конце февраля в многодневные лыжные походы по местам боевой славы – партком давал зелёный свет, профком деньги, что ж с пользой не покататься… Пьянствовали каждый день, но особенно 20 февраля, в Женькин день рождения, а поскольку в году это было первое походное дело, то так и приурочили: Туристский Новый Год.
– Ну-ну-ну… – замахал руками Семён, – фазовые, разовые, базовые, джазовые… остановитесь! Праздник – это мы приехали…
– В Дединове праздник через неделю, только никого же не раскачаешь, – вздохнула.
– Не переживай, отметим! – опять влез Женька, – но через неделю – это долго. Сегодня-то никаких нет?
Теперь и Семён посмотрел на Катю, как минутой назад она на него.
«Чего-то они темнят!» – подумал Женька.
– 13 мая это же не 20-е февраля, – сказала Катенька многозначительно, – это день в году осевой, на него много чего нанизано.
– Что? Что?? – начал превращаться Женька в Африку и обратно, – нам же сегодня столько пить, хорошо бы знать, за что.
– За приезд и пейте.
– Это мы само собой, ты мне дату какую-нибудь назови!
– Тебе? – смерила его взглядом, как перечислила: взрослый, здоровый, весёлый, развратный, не очень, может быть, умный, зато добрый… ф-фу, вздохнула… к Женьке-Африке вернулось внутренне ощущение недоросля. «Что она, пигалица, о себе думает?». – Тебе… – «Как будто галстук к моей рубахе подбирает…» – Клятвы сегодня на староверов наложили.
– Что наложили? – потёр шею.
– Раскол сегодня узаконили, – пояснил Семён.
– Сегодня?
– Сегодня, только триста с лишним лет назад, – прикинул, – триста двадцать два.
– Ну? Отметим и раскол.
– Как ты его отметишь?
– Расколем что-нибудь, и… обмоем!
– Дураки. – И грустно засмеялась.
Вот тогда… Бывает – по отдельности в лице всё не слава богу, а сложилось – и красота; а тут наоборот – всё: носик, губки, глазищи, даже лоб, открытый от туго забранных в пепельную косу волос, прямо классический, а вместе… как не дорисованный портрет. Африка, особенно когда в командировках, женщин видел только через экран возможного флирта, и сейчас никак не мог примериться. «Накамуфлировать её, может быть…». Показалось, что она его прочитала, хотел исправиться комплиментом и не мог сообразить, что похвалить – разве что глаза? – но вовремя остановился, сообразив (не хуже классика!), что, когда хвалят глаза, это значит, что остальное никуда не годится.
А вот когда она засмеялась… словно свет в комнатке включили, Женька даже на люстру трёхрожковую посмотрел, не от неё ли? Гм… интересное сочетание частиц… Красота…
Спросил, чтоб только не обнаружить это любование:
– Церкви разве в Дединове староверские?
И ещё раз девушка
– Как посмотреть… Все здешние церкви в первоначальном виде построены до раскола. Так какие они? И Казанская, и Троицкая, это на Ройке, рядом с вашей столовой… А уж, – кивнула на дверь, за дверь, – Воскресенская, вообще пятнадцатого века, за двести с лишним лет до Никона. Какая она, по-вашему?
«Музейщица… экскурсовод…»
– Вот эта, через дорогу – 15 века? – Женька не знал, чему больше удивляться.
– Да, ей больше пятисот лет… правда, перестраивали двести лет назад, – и как бы оправдываясь, – но и до перестройки была каменная, только другая… и перестроенная, она была не такая как сейчас, красавица была, только нужно увидеть, а что не увидеть – довообразить. Представьте, большой каменный храм – для того, того времени, – классицизм, боковые приделы – Петропавловский и Рождества Предтечи, а с нашей стороны, мимо чего ходите – апостола Иакова и преподобного Василия. Пять куполов и все горят…
– Сожгли?
– На солнце горят, балбес!.. – вздохнул Семён.
– Сломали… один только и оставили.
– С-сволочи!..
– А вы, Женя, верующий?
– Я… – на самый главный для своих последних лет вопрос Женька честного ответа не знал, тяжело давалась ему вера, и религия, и православие. Ходит вокруг, щупает, а вступить в реку не может. Где сход к этой реке? – я русский.
– Понятно.
– Он, Катюша, физик, да ещё электрик, он к Богу от другой клеммы запитан.
– Ты за моего Бога не говори, я к нему в отличие от вас правильно запитан, – обиженно буркнул Женька, который раз подтверждая этим семёнову догадку о странной антиатеистической ломке ловеласа и пьяницы, но долго обижаться он, простая душа, не умел, а к семёновой нарочитой иронии давно привык, хотя и не понимал, что он, единственный в этом тайнодействии друг, к нему последнее время цепляется, – и про ваши церкви, кстати, песню даже написали.
– Это и правда – кстати, – и к Семёну, – как твоя поэма?
– И так, и так… что-то написал, но застрял, вот, к тебе за вдохновением.
– А я твою книжечку дала почитать одному хорошему человеку, из Тулы, ничего?
– Это уже твоя книжечка.
– На праздник, может быть, приедет, вернёт… Но он тоже кое-что оставил, я завтра принесу, тебе должно быть интересно, – сказала с рекомендательным нажимом.
– У нас своего читать не перечитать, и никакой мути – слеза! – Африка достал фляжку, но его как будто не замечали.
– А стихи у тебя чудные, только без энциклопедии не поймёшь.
– У нас всё чудное, – подтягивал-таки на себя одеяло Африка, – один Орёл только случайно залетел, чудной.
– Орлы случайно не залетают, это же не оса.
– Не оса – Осёл… ну, в смысле – ос.
– Так осёл или орёл?
– Да разница-то в одну букву.
– В целую букву! Это много. И пьёте вы много.