Возвращение принцессы
Шрифт:
Сколько это может продолжаться? Будет когда-нибудь этому конец или нет? Разрубить! Нельзя! Развязать! Нельзя!
Нина совсем выбилась из сил. Сердце сейчас выскочит из груди, загнанное измученное сердце.
Петр работает. Мотается по ночному городу, развозит по домам припозднившихся граждан.
Они его не найдут. Дима и его помощнички. Если таковые имеются. Где они его выследят, как? Они не могут вычислить его маршрут, Петр и сам его не знает заранее. Значит, если Дима захочет его
И Нина будет ждать его здесь же.
Она добрела до подъезда и огляделась, пытаясь восстановить дыхание. Пусто.
Подняла голову вверх. Вот окно его кухни, там горит свет. Это старик проснулся. Столько окон светится, час ночи, но люди не спят. Завтра — Новый год, хозяйки рубят салаты, прослаивают бисквитные коржи кремом…
Завтра — праздник. Уже сегодня. С Новым годом, Нина! В лесу родилась елочка. В лесу раздавался топор дрово…
— Нина! — Это старик открыл окно кухни, целую створку распахнул, с ума он сошел, простудится. — Поднимайтесь в квартиру, живо!
Нина еще раз огляделась: пустой безлюдный двор. Она открыла дверь подъезда. Ноги ватные Мокрая челка прилипла ко лбу.
— Что случилось? — Старик едва ли не силком втащил ее в прихожую. — Что происходит? Вы зачем звонили, вы можете толком объяснить? Что это значит «никому не открывать»?
Нина обессиленно прислонилась спиной к стене.
— Дети спят?
— Спят. Пойдемте на кухню.
На кухонном столе стояла плетеная корзинка с мандаринами. Петр купил мандарины и половину — вон еще груда в вазе для фруктов — завернул в золотую фольгу.
— Они целый вечер тут фольгой шуршали, Петя и мальчишки, — пояснил старик. — У нас так принято. Мы их на елку…
— Я знаю, — кивнула Нина.
Сердце сдавило. Эти мандарины, золотая фольга, острый свежий аромат цитрусовой корки… Близость праздника, единственного праздника, который у нас остался, приближение праздника — и предчувствие беды. Как все сплелось, туго-натуго, разрубить нельзя!
— Закройте окно, — попросил старик. — Дует.
Нина подошла к окну и взялась за створку. Глянула вниз — машина Петра у подъезда, он только что выбрался из нее, еще не успев захлопнуть дверцу.
— Петя! — отчаянно крикнула Нина, высунувшись из окна по пояс.
Он поднял голову, увидел Нину — и ринулся в подъезд, не закрыв машину.
Нина выскочила из кухни, невольно толкнув старика, понеслась вниз по лестнице. Петр бежал ей навстречу. Они встретились где-то между вторым и третьим этажами, обнялись, стоя на ступенях.
— Ты совсем? — спросил он, тяжело дыша. — Ты насовсем? Да, Нина? — спрашивал он с надеждой, боясь в это поверить и веря безоговорочно. — Ушла от него, Нина?
Она молча качала головой — спазм, слезы
Петр уже понял, что рано радуется.
— Пойдем наверх, — сказал он.
— Петя, нам нельзя, — пробормотала Нина, уткнувшись мокрым лицом в его плечо. — Нельзя. Ты сильный, я сильная. Слишком большая роскошь по нынешним временам — двум сильным быть вместе.
— Что ты несешь? — рассмеялся он. — Это что за душеспасительные речи? Ты что, записалась в Красный Крест? Почему ты непременно должна опекать слабого?
— Это не твои слова. Ты-то всю жизнь опекаешь.
— Только тех, кого люблю, — жестко возразил Петр. — Сыновей, отца. Тебя, твоего сына.
На лестничную площадку выскочил старик.
— Петя! — хрипло крикнул он. — Машина! Там машина горит!
Петр помчался вниз по лестнице.
— Иди в дом! — бросил он Нине, но она выбежала на улицу следом.
Столп огня, треск рассыпающихся искр — старенький «жигуль» горел, изношенные бока его плавились, корчились, скукоживались на глазах.
— Не подходи! — заорал Петр, перехватив Нинину руку. — Стой на месте!
Пустая канистра из-под бензина валялась на снегу, покрытом копотью.
Нина всмотрелась в темноту и выдернула руку.
— Куда? — крикнул Петр и понесся за ней по снегу через двор, к гаражам.
Нина подвернула ногу, упала, поднялась, оглянулась на пылающую машину. Петр подбежал, развернул к себе. И замер.
Возле гаражей стоял Дима. Неподалеку, метрах в двадцати, стояла машина его охранника.
— Это последнее предупреждение. — Дима смотрел на Петра, пьяно скалился, сжимая в руке свою палку. — Потом тебя самого спалю.
— Мразь, — выдохнула Нина.
— Спалю, кремации не потребуется. Мои парни чисто работают. Навык.
— Сволочь! Ты что наделал, сволочь?! — Нина налетела на благоверного, захлебываясь от слез, бестолково толкая его в грудь растопыренными пятернями. — Ты его последнего заработка лишил! Сволочь! У него дети. Я тебя сама удавлю. Я тебя не-на-ви-жу, ненавижу тебя, слышишь?
Дима молчал, словно не замечая ее, не слыша, не чувствуя ее ударов. Он молчал, глядя поверх ее головы на Петра.
Машина догорала.
В окнах дома зажегся свет, там стояли люди, смотрели вниз, на горящую машину, но никто не спешил выходить.
Петр подошел к Нине, не без труда оттащил ее от Димы, обнял за плечи, отвел от мужа подальше. Он был странно, необъяснимо спокоен.
— Ты мне скажи, скот… — Петр взглянул на Диму. — Если ты вообще в состоянии говорить связно. Ты что с ней делаешь? — Он кивнул на Нину. — Ты зачем ее мучаешь?
— Это еще вопрос, кто кого мучает, — ответил Дима. — Я ее люблю. Понял? Я ее не отдам. Она мне нужна.