Возвращение принцессы

Мареева Марина Евгеньевна

— Сапоги себе купи, салом их смазывай, — рассмеялась Нина. — Бороду отпусти лопатой. Кафтан я тебе сама сошью… А где дворня?

— Дворни навалом, — заверил ее Дима, ведя к дому. — Садовник вот…

Он сделал несколько шагов в сторону, к дядьке в ватнике. Дядька возился у грядки, вышелушивал бобы из длинных сморщенных стручков.

— Повар, горничных — три штуки. — Дима вернулся к Нине, сунув в карман несколько бобов.

— Купчина! — Нина уже подошла к ступеням крыльца. — Зачем тебе графиня? Тебе купчиха нужна. — И она оглянулась на Диму, не скрывая грустной нежности. — Такая, знаешь, кустодиевская. Чтобы

у самовара чай пила, пальчик в сторону оттопырив.

— Мизинчик, — уточнил Дима.

— Вот-вот.

— И хлюпала вот так… — Дима изобразил купчихино хлюпанье, шумно заглатывая воображаемый чай. — Нет уж, благодарю покорно. Не надо нам купчих. У нас другие амбиции.

Дима открыл дверь спальни.

Нина вошла. Остановилась на пороге, оглядываясь с молитвенным трепетом.

Все, как в каталогах, которые она перелистывала иногда, коротая время у своего газетного лотка. Заморский шик плюс умеренное вкрапление славянского колорита. Камин с изразцами под «васнецовские». Абажур диковинный, плетеный — жар-птица, раскинувшая широкие пестрые крылья…

— Красиво, — прошептала Нина, не двигаясь с места.

— Ужинать будем? — спросил Дима, с опозданием снимая с Нины ее пальтецо.

— Нет. — Она вспомнила про пакетик с пеньюаром, лежащий в кармане пальто, резко выдернула пальто из Диминых рук и бросила одежку на кресло. — Нет, я не хочу. Я сразу… лягу.

— Как знаешь… — Дима незаметно для нее сунул боб под матрас. — Ты присядь на полати. Опробуй.

— Зачем? — спросила Нина голосом, севшим от волнения.

Она осторожно ступила на ковер. Мягчайший ворс теплого, золотисто-медового оттенка. Здесь все было выдержано в этих тонах — обивка стен, покрывала, шторы… «И мой пеньюар, — подумала Нина, послушно идя к постели. — Угадала. Подобрала в тон. Только надеть не успею… Господи, хоть бы он ушел сейчас! Я не готова… Я ни к чему не готова, я боюсь его, я себя боюсь, только бы он ушел, только бы он понял это, господи!..»

Она опустилась на краешек постели, сжавшись, напрягшись… Так приговоренный к смерти опускается на электрический стул.

Дима взглянул на нее — и ощутил толчок острейшей, горчайшей жалости к ней. И невольной вины, и горячей нежности. Бедная, бедная его графинюшка! Как же нужно себя заморозить, выстудить… Да нет, это не она. Она ни в чем не виновата, это не она с собой сделала, это жизнь наша скотская, подлая скрутила ее жгутом, не пощадила…

Слава Богу, он успел сунуть этот проклятый боб, сворованный им у садовника, под матрас. Сейчас он, Дима, обернет все в шутку. Сейчас».

— Удобно тебе? — спросил он вкрадчиво.

— Н-не очень… — Нина подняла на него глаза — огромные, тревожные, выжидающие.

— Но мягко ведь? — Он улыбнулся. — Мягко?

— Как тебе сказать… — Она пожала плечами. — Какой-то все-таки дискомфорт, если честно…

— А! — заорал Дима ликующе.

Нина вздрогнула от неожиданности и снова взглянула на него затравленно.

— Все! — орал Дима радостно. — Настоящая! Все! Настоящая! — И Дима, приподняв Нину за плечи, выдернул из-под матраса боб. — Принцесса на горошине! Настоящая графиня! Виват! Виват! Виват!

— Балда, — прошептала Нина, сообразив, в чем дело. — Ой, балда! — И она рассмеялась освобожденно, с облегчением. — Посмотрите на этого деточку… двухметрового…

Он еще сказочки читает… А где горошина? Почему боб?

— Чем богаты. — Дима развел руками. — У садовника с грядки стырил.

— Все правильно, — вздохнула Нина. — Я не принцесса на горошине. Я принцесса на бобах.

— Да мы все на бобах, в принципе, — пробормотал Дима.

Они замолчали. Нина по-прежнему сидела на кровати, Дима стоял рядом. Он сумел сделать главное: она уже не была так напряжена, как десять минут назад Оттаяла чуть-чуть, самую малость.

— Ну, не буду тебе мешать, — сказал он буднично. — Шторы можно задернуть. Спи.

И Нина осталась одна. Можно было вздохнуть с облегчением.

С облегчением? Или — с сожалением? Э-э, ваше сиятельство, вы сами не знаете, чего хотите. Запутались вы вконец…

Она метнулась к двери — замка не было. Тогда Нина заставила дверь стулом и принялась лихорадочно переодеваться.

Она достала пакетик с бельем и, ахнув тихонько, рассмеялась: пеньюар был короток и непомерно широк. Ну да, продавщица ее предупреждала: XL. Для дам в теле. Худенькая Нина выглядела в нем достаточно нелепо. Кружевные бретельки съезжали с ее узких плеч, декольте было явно заготовлено для пышного «кустодиевского» бюста (вот тебе купчихи-то кустодиевские и аукнулись, шпротина несчастная, и поделом!).

Нина вздохнула и, поменяв шелка на старенький джемпер, залезла в кровать, натянув одеяло до подбородка.

Покосилась на стул у двери — глупо. Встала, отодвинула стул и снова забралась в кровать. Зажмурила глаза. Слонов считать? Какой там сон!..

Она поднялась с постели и подошла к окну. Осенний сад Пустая аллейка, ведущая к воротам.

Нина пересекла комнату и подошла к окнам, выходящим на «тылы» Диминой усадьбы.

Вон он! Надо же… Здесь тоже был сад, осенние голые деревья, за темными сплетениями ветвей поблескивала крыша небольшой оранжереи… Нина скользнула взглядом по Диминым угодьям и снова посмотрела на Диму.

Он сидел недалеко от беседки. Беседка тоже была задумана и выстроена под васнецовский терем — с затейливыми резными коньками… Дима сидел чуть поодаль, на скамейке. Жег сухие листья, завороженно глядя на высокое пламя…

А Нина глядела на Диму. Глядела-глядела, потом отошла от окна и принялась торопливо одеваться.

Она вышла в сад, подошла к Диме и села рядом. Они сидели молча, касаясь друг друга плечами. Все ее страхи, комплексы, недавние переживания казались сейчас чушью несусветной, позорным бредом — вспоминать стыдно. Вот он — рядом, совсем рядом. Родной человек. Совершенно родной, понятный, близкий, любимый, желанный… Будто сто лет она его знает. Вот его лоб высокий, нос чуть привздернутый… Плечо… Можно голову на его плечо положить…

Но она не решилась. Только спросила:

— Ты почему не спишь?

— А ты?

Помолчали. Пламя взвилось высоко — ветер.

— Я этот дом построил для сына, — сказал он не сразу. — Для Никиты. У меня есть сын.

— Он живет отдельно? — осторожно спросила Нина.

— Отдельно… — И Дима повторил, вслушиваясь в слово, которое ему явно не нравилось: — Отдельно… Меня к нему не пускают. Не подпускают. Бывает… Никого не сужу. Правы… по-своему… Дом строил — для сына. Дело свое поднимал — для сына. Во имя него. Уж прости за пафос… А сына у меня — вроде как и нет. Отняли.