Возвращение принцессы

Мареева Марина Евгеньевна

Петр усмехнулся, ничего не ответив. Он стоял рядом с Ниной и ждал, когда она расстегнет пуговицы на плаще. Теперь Нина его рассмотрела наконец.

Высокий и смуглый, лет сорок… Ну, может быть, сорок пять. Острые скулы, крупный резкий нос. Не славянских кровей, нет, — то ли казацкое что-то, то ли цыганское, южное, вольное, похож на Мелихова из старого кино. Узкие темные глаза, низкие брови.

Нина, опомнись, тебе давно пора идти!

— Мне пора, — поспешно сказала она. — Я раздеваться не буду, я пойду, извините.

—

Пора? — переспросил Петр, внимательно глядя на Нину. Он ведь тоже ее рассматривал. — Жаль. А что так? У вас еще вызовы?

— Какие вызовы? — Нина не сразу поняла, о чем он. — А… Нет. Я не из поликлиники. Я…

Стоит ли говорить? Нина посмотрела на свои цветы и сумку, лежавшие на подзеркальнике. Петр невольно проследил за ее взглядом, она заметила. Теперь вот не отвертишься.

— Видите ли, я пришла… — Нина с трудом подбирала нужные слова. — Это глупость, конечно… Бестактность… Вы уж меня простите великодушно… Я пришла к вашей… — Нина запнулась. Помедлив, закончила: — Надо полагать, к вашей жене. Она дома?

Даже в полумраке неосвещенной прихожей было заметно, как он побледнел. Кровь отлила от кожи, и смуглое лицо стало серым.

— Людмила Солдатова — это ваша жена? — уточнила Нина. — Я прочла ее статью в журнале, и мне захоте…

— А, — глухо выдохнул Петр. — Статью…

— …Мне захотелось с ней увидеться. Поговорить. Я понимаю, что это абсолютная бестактность…

— Нет, почему же, — пробормотал он сквозь зубы.

— Петя! — крикнул старик из кухни. — Чай остывает. Мы ждем.

— Я пойду. — Нина открыла сумку, достала оттуда коробку с духами, журнал мод и торопливо пристроила свои презенты рядом с букетом. — Это ей. Передайте ей спасибо. Она меня очень поддержала. Такие простые слова, но как-то легло на душу… Так бывает.

— Бывает, — эхом откликнулся Петр. Он был теперь как-то странно подавлен, погружен в себя.

— У меня очень тяжелая полоса, — сбивчиво говорила Нина, понимая, что надо оборвать себя на полуслове, попрощаться, уйти. — Очень тяжелая. Сейчас всем тяжело, а у меня — через край…

— Петр! — снова позвал его старик.

— Папа, ну где вы? — Это мальчишки.

— Мы сейчас! — откликнулся Петр.

— …И так как-то вышло, что не с кем поговорить… — Нина нервно теребила ремень сумки, стоя рядом с вешалкой, рядом с детскими куртками — надо же, и на них вышито по солдатику! — Жила бы Штатах — пошла бы к психоаналитку. А у нас с этим — проблема…

— С аналитиками — швах, — согласился Петр. — У нас вместо аналитиков — анальгетики.

— И вот мне попалась на глаза статья вашей жены, и я решила…

— Это моя статья.

— Ваша?! — изумилась Нина. — А почему она подписана женским именем?

Петр помолчал. Потом ответил, и было видно, что каждое слово дается ему с трудом:

— Моя жена вела эту рубрику. Три года назад она… Ее не стало. Ну, и я… Я продолжаю. Мне предложили — я это делаю. В память о ней.

Теперь

они молчали оба. Слышно было, как в кухне звенят чашки и блюдца, как возбужденно и весело переговариваются младшие Солдатовы.

— Папа! — крикнул один из сыновей. — Вкуснотища! Горелый даже лучше!

— У нас такая игра дурацкая, — как можно будничней произнес Петр. — Я ставлю пирог в духовку на час. За час я должен сделать два рейса и вернуться, чтобы успеть вынуть пирог. Дурацкая забава, опасная. Надо с этим завязывать.

— Вы таксист? — тихо спросила Нина.

— Я много чего, — усмехнулся Петр. — Кормящий отец. И сын.

— А я вам — парфюм. — Нина пристыженно взглянула на свои бесполезные, нелепые дары. — Журнал мод зачем-то купила…

— Вот этот? — спросил Петр с деловитым интересом. — Замечательно! В масть. — Он взял журнал, раскрыл его, принялся быстро и сосредоточенно перелистывать, словно опасаясь того, что Нина опять неосторожным словом коснется его боли, его утраты. — Спасибо. Я за этим номером неделю охочусь. Здесь должны быть кое-какие рекомендации…

Петр нашел наконец нужный раздел и стал читать с каким-то почти женским интересом, который так не вязался с его стопроцентно мужской фактурой. Наконец он поднял глаза — встретился с Нининым недоумевающим взглядом, все понял и, хмыкнув, бросил журнал на коробку с парфюмом:

— Нет, все в порядке, я… Я не из бирюзовой гвардии.

— Кто бы сомневался, — усмехнулась Нина. — Вы — стойкий оловянный гвардеец. Солдатов. А я вам — «Шанель»…

— А мне бы — шинель, — весело подхватил он. Тут же помрачнел, быстро добавил: — Ну, так ведь вы не знали…

Нина наконец шагнула к двери. — Мне пора. — Она вышла на площадку раньше, чем Петр успел что-нибудь сказать. — Спасибо вам за все. — Лифт был занят, и Нина направилась к лестнице, повторив напоследок: — Спасибо вам за все. Простите меня, пожалуйста.

— Подождите. — Петр подошел к перилам. — А… А как вас зовут?

— Нина. — Она уже спустилась на несколько ступеней и теперь остановилась, глядя на него снизу вверх.

— Нина, — запоминающе повторил Петр. — Нина, у вас есть мой телефон?

Нина кивнула.

— Вы звоните, — сказал Петр, помолчав. — Будет желание — звоните. Договорились?

Сегодня Нина работала. Нормальный график папарацци: от полуночи и до первых петухов.

Петухов здесь было предостаточно. Крикливая, пестрая, пьяная шваль, горластое петушиное племя, завсегдатаи ночных халяв, беспробудно-бессонных тусовок.

Они бродили по ресторанному залу, погруженному в полумрак, то и дело прошиваемый болезненно пульсирующей, слепящей глаза подсветкой. Натыкались во тьме на чужие столики, подсаживались к местным курицам, изъяснялись с ними в основном при помощи жестов — так грохотала музыка… Это — музыка? Этот вой у нас песней зовется… Мелодии и ритмы полночного курятника.