Возвращение с края ночи
Шрифт:
Воронков мотнул головой. Экие сравнения в голову лезут! Не он ли полчаса назад был готов завалить этого боевого зверя на спину? И тогда она кошкой вовсе не казалась, а казалась самкой своего вида!
Джой, видя, что с хозяином ничего плохого не происходит, сбавил тон, но рычать продолжал. Воронков пошел к нему, успокаивающе приговаривая:
— Ничего, ничего, это со мной, мы с ней друзья, она своя. Понимаешь: свои!
Команду «свои» Джой прекрасно знал, но подчиняться ей или нет, обычно выбирал по своему настроению. В данном случае пес рычать перестал, но
— Все нормально, Альбина! Пойдем, он не тронет, — бросил Сашка и пошел дальше к дежурке, оказавшись теперь впереди девушки. Та, немного расслабившись и, почти утратив сходство с изготовившейся к бою кошкой, двинулась следом. Джой неторопливо и настороженно пошел сбоку, почти не сводя с нее внимательного взгляда. Всем своим поведением он как бы говорил:
«Насчет того, что все нормально — это пусть хозяин так думает. На самом деле в случае чего я тебя очень даже трону! Ты это знаешь, и я это знаю».
— Где Олег? — спросил Воронков, когда до двери оставалось десятка полтора метров. Спросил в основном для того, чтобы проверить — действительно ли его «энергетические посылы», идущие одновременно со словами, так сильны? По идее, если так, то Художник вполне может его услышать и отсюда, вернее сказать, не услышать, а как он это называл… И вообще называл ли как-то?
«Второй человек сейчас в другом здании. Он сказал, что там будет что-то делать, но я не понял что. Очень слабая энергия смысла, я почти ничего не понимал, когда он говорил».
Было странно понимать смысл слов Художника, вслушиваясь в незнакомую речь, но еще страннее оказалось ощущать рождение его фразы, не слыша вообще ничего. Альбина поинтересовалась:
— Ты уже с ним разговариваешь?
«Кто это? Кто это с тобой?!» — заволновался Художник.
— Сейчас сам увидишь, — сообщил Воронков и толкнул дверь.
Пройдя через темную комнатушку собственно дежурного помещения, Воронков вошел в мастерскую.
Художник, окруженный раскрытыми банками с краской, сидел на полу, превращенном им в гигантскую палитру — пятна самых разных оттенков покрывали некогда однообразно-коричневый линолеум.
Не ограничившись полом, гость пробовал кисть и на стенах, и на верстаках, а станки, видимо разошедшись, специально раскрасил в различные веселые цвета. Четыре трубки ламп дневного света горели вроде бы так же ярко, как и всегда, но из-за многочисленных мазков ярких красок, добавившихся к интерьеру, мастерская теперь выглядела словно освещенной десятком театральных прожекторов с различными светофильтрами. Она стала… Красивой? Пожалуй, да, хотя одного этого слова для описания изменений в некогда строгом и утилитарном помещении было мало.
Пораженный Сашка раскрыл рот и лишь через некоторое время спохватился и закрыл его. Почесал затылок и сказал совсем не то, что думал:
— И кто же это все будет оттирать?
«Тебе не нравится?! — удивился Художник. — Да нет, я же вижу — нравится! А вот у меня дело идет не так уж хорошо».
Воронков проследил за жестом его руки — на дальней глухой
— Пружина-то зачем? — поинтересовался Сашка.
«Чтобы дверь за мной закрылась. А то так и останется стоять».
— Ну и что тебе здесь не нравится? Отличный рисунок!
«Вот именно. Как я ни старался, это всего лишь рисунок… Но все же — кто с тобой? Кого ты оставил за дверью?»
— Экий ты настырный. Там тоже пришелец, вроде тебя. Все познакомиться рвалась, а теперь застряла… Альба, где ты там?
Воронков стоял спиною к двери и хорошо видел Художника. И вновь, как и в первый момент встречи, из забавного узорчатого месива, неторопливо ползущих по хламиде пятен, образовался испуганный глаз: зрачок в ужасе расширился, а сам глаз раскрылся — круглее некуда.
— Я знаю, кто это… Я знаю, кто это… — Художник лепетал свою тарабарщину тихо-тихо, но его «слова» в мозгу Воронкова отдавались оглушительным эхом.
— Белый демон белого мира… Я ее уже видел, я ее видел в произведении классика, — так оно и называлось «Белый мир» — и я, глупец, думал, что она существует лишь в воображении знаменитого мастера! Берегись, она может быть очень опасной! Я точно знаю.
— Приятно слышать, — учтиво заметила альбиноска, — что хоть кто-то может меня оценить по достоинству. А ты… До твоего мирка мы ведь еще не добирались, так что — кто-то действительно меня придумал?
«— Не знаю. Если это и так, какая разница — ты есть. Точно такая, как на картине, и даже твои запаховые железы выдают такие же феромоны, какие автор, я знаю, почти год программировал на самом дорогом из генераторов. Только у него не совсем получилось. Созданные им запахи не смогли бы вступить в контакт с гормональной системой человека местной расы, у нас — и то не все поддавались их власти…»
— Хватит обо мне! — резко оборвала Художника альбиноска.
— А может, нет? — с нехорошим интересом спросил Воронков, для которого стала ясна по крайней мере одна из загадок этой женщины. Запахи, феромоны, гормоны… Какая, однако, пошлость!
— Я сказала — довольно… — голос Альбины завибрировал на низкой ноте. Художник отшатнулся, Джой зарычал — и Сашкина рука молниеносным движением выхватила «Мангуста» из-под плеча. Рукоятка пистолета словно сама ввинтилась в ладонь, уютно там расположившись.
— Продолжаем разговор? — предложил Воронков, отходя в сторону, чтобы видеть одновременно обоих.
Но Художник с альбиноской в приглашениях не нуждались. Он что-то спросил, она ответила — но поскольку разговаривали они между собой, Сашка теперь слышал лишь звуки их голосов. Отрывистые лающие звуки перемежались с мелодично пропеваемыми фразами… Нет, что-то понять все же было можно! Вот Альба что-то предлагает Художнику, он не верит, она убеждает… Воронков напрягся, пытаясь вникнуть в смысл разговора, — но в этот момент Художник обратился к нему сам.