Возвращение с Западного фронта (сборник)
Шрифт:
Зеленоватое небо за окном постепенно обесцветилось и потемнело.
– Было больно сегодня, Люси? – спросил Брозе.
– Не очень. Но я страшно устала. Как-то изнутри.
Брозе провел ладонью по ее волосам. В лучах световой рекламы аперитива «Дюбонне» они отсвечивали медным блеском.
– Скоро ты встанешь.
Она повернула голову.
– Что же со мной, Отто? Никогда ничего подобного у меня не было. Уже столько месяцев…
– Какое-то заболевание. Ничего страшного. Женщины часто болеют.
– А мне кажется, я уже никогда не выздоровею, –
Вечер за окном полз по крышам. Брозе сидел неподвижно, голова все еще была откинута на спинку кровати. В последних отсветах сумерек его лицо, такое озабоченное и испуганное днем, просветлело и успокоилось.
– Если бы только я не была такой обузой для тебя, Отто.
– Я люблю тебя, Люси, – тихо сказал он, не меняя позы.
– Больную женщину любить нельзя.
– Больную женщину любят вдвойне: она и женщина, и ребенок.
– Но я ведь ни то ни другое! – Ее голос стал каким-то сдавленным и совсем тихим. – Я тебе даже не жена! Даже этого ты не имеешь от меня. Я только обуза, больше ничего.
– У меня есть твои волосы, – сказал Брозе. – Мои любимые волосы! – Он наклонился к ней и поцеловал ее волосы. – У меня есть твои глаза. – Он поцеловал ее глаза. – Твои руки. – Он поцеловал ее руки. – И у меня есть ты. Твоя любовь. Или ты больше не любишь меня?
Он приблизил свое лицо вплотную к ее лицу.
– Ты больше не любишь меня? – спросил он.
– Отто… – слабо проговорила она и положила его руку себе на грудь.
– Ты больше не любишь меня? – тихо повторил он. – Скажи прямо! Я могу понять, что можно разлюбить бездеятельного мужа, не способного заработать хоть что-нибудь. Только скажи это сразу, любимая моя! Единственная!.. – угрожающе сказал он, разглядывая ее осунувшееся лицо.
Теперь ее слезы потекли легко, а голос зазвучал мягко и молодо.
– Неужели ты все еще любишь меня, Отто? – спросила она с улыбкой, от которой сердце его сжалось.
– Разве я должен повторять это тебе каждый вечер? Я люблю тебя так, что ревную к постели, на которой ты лежишь. Ты должна быть вся во мне, в моем сердце, в моей крови!
Он отодвинулся, улыбнулся, чтобы она увидела это, и снова наклонился над ней. Он действительно любил ее, больше у него ничего не было, и все-таки, целуя ее, часто испытывал необъяснимое отвращение. Он ненавидел себя за это, но он знал, чем она больна, а его здоровое тело было просто сильнее его. Теперь же, в мягком и теплом свете электрической рекламы, этот вечер казался возвратом к давно минувшим годам, все унеслось за пределы темной власти недуга, остался теплый и утешительный отблеск молодости, как этот красный свет, озарявший крыши напротив.
– Люси, – пробормотал он.
Она поцеловала его влажными губами и замерла. На какое-то время она забыла про свое измученное тело, в котором крохотными призраками хищно и бесшумно хозяйничали раковые клетки. Невидимая смерть вцепилась в матку и яичники, и они, как истлевший уголь, распадались, превращаясь в серый бесформенный пепел.
Керн
– Посмотри-ка туда, направо! – сказал Керн. – Вазер и Розенфельд.
Перед огромной витриной магазина автомобильного концерна «Дженерал моторз компани» стояли двое молодых мужчин без пальто и в сильно поношенных костюмах. Они так возбужденно спорили, что не сразу заметили подошедших к ним Керна и Рут. И тот и другой обитали в отеле «Верден». Вазер был механиком и коммунистом, Розенфельд – отпрыском франкфуртской банкирской семьи, снимавшей комнаты на третьем этаже. Оба были помешаны на автомобилях. У обоих не было почти никаких средств к существованию.
– Розенфельд! – заклинал Вазер своего собеседника. – Да образумьтесь же хоть на минуту! «Кадиллак», конечно, хорош для пожилых людей, не спорю! Но вам-то на что сдалась шестнадцатицилиндровая машина? Она сосет бензин, как корова воду, и все-таки скорость ее не ахти как велика.
Розенфельд не соглашался. Он зачарованно разглядывал яркую, как солнечный день, витрину. На поворотном кругу, медленно вращавшемся на уровне пола, покоился огромный черный «кадиллак».
– И пускай себе жрет бензин! – запальчиво заявил он. – Хоть целыми бочками! Разве в этом дело! Вы только посмотрите, что за комфорт! «Кадиллак» надежен и прочен, как орудийная башня!
– Знаете что, Розенфельд, вы рассуждаете, как агент по страхованию жизни, но не как знаток автомобилей! – Вазер показал на витрины соседнего магазина, где продавались итальянские автомобили фирмы «Лянчия». – Гляньте-ка на это! Вот машина высокого класса и чистейших кровей! Всего только четыре цилиндра. Нервный, приземистый зверь. Но стоит как следует газануть, и это уже настоящая пантера! Если захотите, можете подняться на ней прямо вверх. По стенке дома!
– А на что мне лезть на стенки домов? Мне бы подкатить к отелю «Ритц» и зайти в коктейль-бар! – невозмутимо ответил Розенфельд.
Вазер не обратил внимания на эту реплику.
– Посмотрите, какие линии! – восторженно продолжал он. – Как она жмется к земле! Стрела, молния! На мой взгляд, восемь цилиндров – и то уже слишком много! Тут тебе уже не скорость, а фантастика!
Розенфельд разразился ироническим хохотом:
– Интересно, как вы втиснетесь в этот детский гробик? Поймите же, Вазер, ваша «лянчия» – автомобиль для лилипутов. Представьте себе такую картину: с вами красивая женщина в длинном вечернем платье, скажем, из золотой парчи или с блестками, в дорогой шубке. Вы выходите с ней из ресторана «Максим». На дворе декабрь, снег, кругом все раскисло, и вдруг у тротуара стоит этот жалкий радиоприемник на колесах… Ну можно ли поставить себя в более смешное положение?!