Возвращение в Атлантиду
Шрифт:
– Куда тебя ноги несут, старик? В Аргосе и без тебя полно нищих! Проваливай! – довольно грубо зарычал он. – Давай, давай! – И в качестве острастки вытащил из чехла короткое копье.
– Не гневайся, страж, посмотри лучше грамоту, – ничуть не испугался Гомер, вытащив из складок загрязнившегося за несколько дней хитона грубый лист, свернутый в трубку, и передав его воину.
Пока тот всматривался в грамоту, Гомер из-под руки всмотрелся в лицо стража и неуверенно спросил, щурясь от взгляда вверх:
– Постой, а не ты ли тот
Глаза воина мгновенно вспыхнули довольным удовлетворением.
– Да, благословят боги твою память, сладкоречивый Гомер! Немногие помнят тот достославный бой! Да и те немногие – лишь мои старые шрамы! Да и я признал тебя – ты сидел по правую руку от Герантода и пил его вино!
Гомер прикрыл глаза и кивнул.
– Проходи, поющий старые песни! Дорога для тебя чиста. Герантод получит радостное известие о твоем появлении через десять минут.
И правда – Герантод был чрезвычайно доволен, полдня ходил за Гомером по пятам и приказал лучшим атлетам, жокеям и гимнастам собраться через три дня на Гомеровские игры. Гомер немало тому удивлялся, что не мешало ему вкушать виноград и финики и услаждать слепнущий взор танцующими наложницами. В итоге же догадался, что к чему – Герантод возжелал быть воспетым. Причем воспетым так, чтоб песня вышла из круга нескольких единожды слышавших ее, и на устах пораженного щедростью и подарками Гомера прошла через Элладу и окрестные земли.
И когда перед глазами Гомера через несколько дней пронеслись мускулистые блестящие кони (Гомер сидел на ипподроме неподалеку от Герантода и его царственной жены из Фессалоник Иллирии), муза вновь распростерла над ним крылья, затенив реальность и вложив в уста первую строку песни:
Вознесись над полями высоко, о ворон великий Эллады,
Осмотри эти земли, где много героев родилось для славы,
А потом тень свою брось на Аргос,
Герантодом великим ведомый.
Временно остановился и бросил взгляд на сразу отвлекшего Герантода. Тот уже забыл про зрелище, восхищенно посмотрел на Гомера и медленно, но крепко захлопал в ладоши. Подтягиваясь за царем, захлопали и приближенные.
– Гомер, эта песня прекрасна!!! Не продолжишь ли ты свою историю? Пой же, старец, сладка песнь твоя!
И Гомер снова запел, чувствуя, как слова, словно тенями выскальзывающие из неизмеримо далекого прошлого, сами складываются в строфы.
Вот они, кони, быстрее Пегаса крылатого мчатся,Искры летят от копыт, угасая в мятущемся вихре,То Герантодовы кони, взращенные в ласке и неге.Будь у героя-атлета столь сильный и чуткий товарищ,Чтоб удержал от паденья, удара циклопа иль змея,Разве ж не будет героем он, стольких врагов победившиСидя на сильном и смелом, подобном такому, коне?Опытный муж Герантод, чья известна отвага и доблесть!Если бы жил ты в краю, где пасутся привольно ксиланы,РогомГомер приумолк, и Герантод, привстав с седалища, снова начал хлопать в ладоши, затем обернулся, и зычно крикнул, полуобернувшись, приказчику:
– Каресиад! Моим повелением – коня величайшему певцу в подарок, чтобы знал щедрость и почитание царя Аргосского!
А потом повернулся в Гомеру и, прищурившись, спросил:
– Только, певец, скажи мне – кто эти герои из твоей новой песни, Олисс и Тор? Никогда не слышал о них.
Гомер почтительно склонил голову.
– Ты не слышал о них, мой царь, потому что я никогда не пою новых песен. Я лишь скромный рассказчик того, что было совершено слабыми богами и сильными людьми. Герои, о которых я пел, позабыты в солнечной Элладе, но их помнят у романских царей. Имя Тора, железного человека, намекает нам на «торакс» романских дикарей – железный доспех, или на железного храбреца, которому не страшны стрелы и дротики. Олиссус же знаком тебе под именем Улисс, или Одиссей, чьи подвиги прославляет вся Эллада. Романское слово «олус» – зелень, овощи, – вот каков корень слова Улисс.
– Только глупым племенам придет в голову называть быстроногого Одиссея по имени салата! Ха! Назвали бы его Тором!
– Полностью согласен с тобой, многомудрый Герантод! – снова почтительно склонился Гомер. – Твои слова истекают истиной, словно перезревшая дыня сладким нектаром! Но будь снисходителен к племенам романов, как и к тому, кто стоит перед тобой. Когда Муза раскрывает крылья и обдувает тебя ветром прошлых лет, не время думать над именами. Их просто поют, а появляются они из глубин непознанной памяти. Она, словно тысячелетние склепы мертвых правителей мира, источает затхлый запах, смутные картины, просачивается сквозь каменные поры из преисподней – и ложится на слова певца.
И моя песнь о прошлых временах пропета – были герои, и герои звались по имени стального доспеха и имени стремящегося вверх ростка. В следующий раз я спою эту песнь по-другому, многомудрый. Кто знает, какие слова Муза вложит в уста поэта – лишь проводника для песен богов?..
Герантод добродушно махнул рукой.
– Полно, поэт! Сравнение мне по душе! Кони в песне твоей словно бьют копытом в предвкушении битвы! Ты заслужил коня. Пой же – твои слова несут истину не менее, чем мои.