Возвращение в небо
Шрифт:
Самолет оторвался от земли и повис в воздухе, когда неожиданно обрезало мотор. Сначала мы увидели, как "кобра" провалилась и ударилась колесами о грунт. Потом услышали, как мотор вздохнул и, потянув немного, заглох. Мотор обрезало вторично, и "кобра" с еще большей высоты рухнула на землю. Крылья от удара обломались, а центроплан несколько раз перевернулся.
Мы бросились к месту катастрофы. Но нас опередила эмка с начальником штаба. Не успели пробежать и половины пути, как увидели машину, ехавшую к нам от разбитого самолета. На переднем сиденье мы увидели Морозова и радостно бросились
– Что ж, ты был прав. Мотор действительно никуда не годится...
Этот необычный случай и курган с первого дня базирования на новом месте вошли в историю нашего полка.
Сегодня, подъехав к КП, мы сразу собрались на том же кургане. Отсюда было видно каждую стоянку: везде работали техники и мотористы. Все знали, что сегодняшний день был отдан для технического осмотра самолетов и что вылеты на боевые задания поэтому отменены.
Комэски провели на кургане беглый разбор нашего перелета. Потом был объявлен перерыв. Кто-то затеял дурашливую игру. Заключалась она в том, что летчики с серьезным видом пытались сталкивать друг друга с кургана. Я тоже оказался одной из "жертв". Пришлось пробежаться вниз, почти к подножию кургана.
Поднимаясь наверх, услышал, как в кармане гимнастерки что-то зазвенело. Это оказались осколки зеркальца, которое всегда носил при себе. Добравшись до вершины кургана, я вытащил из кармана и стал складывать на ладони злополучные осколки.
В этот момент ко мне подбежал посыльный из штаба.
– Старший лейтенант Лавриненков, вас вызывает командир полка.
Я бросил в траву осколки зеркальца и, забыв о нем, зашагал в сторону КП.
Дежурный по штабу встретил меня короткой знакомой фразой:
– На вылет!
Командир полка подозвал к своему столу. Я присел на табуретку.
– Звонил командарм, - тихо сказал Морозов.
– Назвал тебя лично. Надо сбить над передним краем "раму"...
Трудный вылет
Этот вылет, принесший мне столько испытаний, и начался-то не так, как другие. Как я уже упоминал, наш полк в тот день вообще не получал никаких заданий и вдруг: "Полететь четверкой, непременно уничтожить "раму"!"
Возможно, командарм сформулировал цель нашего полета не в столь категоричной форме, но мне было понятно: "раму" надо сбить. Иначе для чего выделены четыре истребителя на одного корректировщика?
Мой самолет был неисправен, и командир полка тут же предложил свой. Николай Остапченко как раз приболел - дали другого ведомого, лишь бы именно я срочно повел звено. Должно быть, "рама" здорово насолила наземным войскам, если их требование снять ее дошло до нашего штаба в столь безотлагательной форме.
Я поднялся в воздух с Анатолием Плотниковым. Вторую пару повел Тарасов. Плотников, об этом знали все, отличался завидной дальнозоркостью в небе и неукротимой веселостью на земле.
Линия фронта в районе Матвеева кургана проходила по железной дороге. За четыре дня боев советские войска не продвинулись вперед, и железная дорога по-прежнему делила землю
Заметив дым и вспышки огня, я огляделся вокруг. В небе - ни одного самолета. И почему-то вспомнил о письме, лежавшем в кармане гимнастерки. Перед самым стартом я успел прочесть только обратный адрес: мне писал товарищ по учебе в Смоленском аэроклубе Котович. Я отложил чтение письма на вечер.
– Вижу самолет! Вижу "раму", - уверенно доложил Толя Плотников.
Да, это был "Фокке-Вульф-189", самолет, который на фронте знали и ненавидели все воины переднего края. И не случайно, когда мы, летчики, встречались на фронте с танкистами, артиллеристами, стрелками, они в первую очередь просили уничтожать "рамы".
Мне еще не приходилось видеть этот вражеский самолет в воздухе. Теперь я не сводил с него глаз, готовясь к атаке.
Приближаясь к "фокке-вульфу", я набирал высоту. Он выглядел поистине необычно: два фюзеляжа, соединенных одним центропланом и стабилизатором, и впрямь делали его похожим на раму или ворота.
Сближаясь с противником, я совсем не думал о возможных сложностях боя. Экипаж "рамы" состоял из трех человек, включая стрелка, об этом я знал от товарищей, и это не смущало. Мне казалось, что такую большую, неуклюжую машину я собью с первой атаки. Только бы подойти к ней на малую дистанцию.
А "рама" вдруг начала удирать. Не просто пикировать или планировать на свою территорию, а каким-то незнакомым маневром сползала вниз по спирали. Я погнался за ней.
Перекрестные линии на прицеле "кобры" не имели никаких делений, поэтому летчику требовался немалый опыт, чтобы при стрельбе точно определять упреждение. Я прицелился, но эволюции, которые совершала срама", свели на нет мои усилия.
– Анатолий, стреляй!
– приказал я Плотникову, выходя из атаки.
Вслед за моим ведомым "раму" обстреляли и Тарасов с напарником. Но она, круто подворачивая под атакующего, выходила из поля обстрела и тянула на свою территорию.
Я летел на машине Морозова, имевшей номер 01. Но вдруг услышал в наушниках: "Семнадцатый, не узнаю вас!" Говорил кто-то из тех, кто находился на командном пункте нашей воздушной армии или штаба фронта. "Выходит, там знали, кто ведет морозовскую машину! А я непростительно промазал... Любой ценой надо немедленно сбить вражеского разведчика!" - решил я.
Но сперва необходимо было ответить на голос земли. Я включил передатчик.
– Я - "Сокол-семнадцать". Надеюсь, в ближайшие минуты вы узнаете меня. Я "Сокол-семнадцать". Прием.
Снова осмотрелся. Надо мной раскинулась спокойная синева, а на земле бушевал огонь, над ним вздымались клубы дыма и пыли. "Рама", видимо, уже сфотографировала позиции советских войск и, петляя, устремилась под огневую завесу своих зенитчиков.
Я пошел в атаку.
Наш славный командир Лев Шестаков всегда требовал, чтобы мы стреляли по врагу только с короткой дистанции. На предельной скорости я преследовал "раму". Повторяя ее извилистую линию, хотя это было нелегко, я включил тумблеры всех огневых средств. 26 вражеских самолетов сбил я уже в воздухе, а этот избежал трассы на глазах у моих командиров. Ударю же его так, чтобы разлетелся вдребезги!