Возвращение в Панджруд
Шрифт:
Но Гурган и здесь не оплошал — сбавив аллюр, кони уже впроскачку перебирались через глубокие рытвины, оставленные весной колесами ароб, и выходили направо, на нужный отвилок дороги.
Вдали показалось облако пыли, и скоро можно было различить человеческие фигуры.
Командир сотни вырвал из ножен меч, дико завизжал, равномерно и быстро крутя им, сверкающим, над головой.
Заметив клубы пыли, сухощавый старик с непреклонным выражением лица упер посох в землю и поднес
Люди переговаривались.
— Смотри-ка!
По изможденным лицам блуждали недоуменные улыбки.
— Войско, что ли?
— Точно, войско!
— Ух ты!
— Войско, войско!
— Да много!
— Разве это много? Вот когда...
— Много, много!
— Наверное, наш эмир пошел Баласагун воевать.
— Точно, точно!
— Какой эмир?! Эмир, говорят, в Герате...
— Да, да! Ахмед сказал — воевать Баласагун!
— Баласагун воевать? Давно пора с неверными разобраться...
— Конечно... мало своих бед, еще чертов Баласагун...
— Чертов Баласагун, да! Показать им!..
Между тем сотня совершала непростой маневр — строй взял правее, пронесся полукругом, топча посевы, и теперь уж, стремительно приближаясь с левой руки к растянувшейся по дороге процессии, рассыпался в лаву.
Топот копыт прибавился к шороху травы, к посвисту ветра, к дребезжанию кузнечиков. К ошеломленному молчанию пеших.
— Что вы делаете, люди!..
Командир-тюрк властно махнул рукой, ординарец выкрикнул команду. Похохатывая и переговариваясь, всадники вытирали клинки. Трубач поднес к губам трубу...
На дороге остался растерянный и понурый Нурибек. Масуд, беспрестанно облизываясь и сглатывая слюну, ошеломленно озирал залитую кровью, заваленную телами дорогу. Лошадь потянулась было к окровавленной траве — он испуганно поддернул повод...
Сотня уже почти скрылась за холмом, когда от нее вдруг отделились два всадника и поскакали назад.
Нурибек обеспокоенно всматривался... просиял, разглядев.
— Дорогой хаджи, — закричал он, привставая на стременах. — Спасибо! Я ваш должник! Баранов через пару месяцев пригоню!
Гурган неспешно подъехал, придержал лошадь, огляделся.
— Да-а-а, — протянул он, качая головой. — Напахали ребята...
— Через пару месяцев, — толковал Нурибек, но улыбка отчего-то сползала с его лица, заменяясь серой бледностью.
— Да какие уж теперь бараны, — сказал Гурган, скалясь в усмешке. — Я вот о чем подумал... зачем нашему эмиру владетели без крестьян?
Командир-тюрк взмахнул мечом.
На мгновение клинок превратился в широкую полосу блестящего воздуха.
Голова Нурибека, медленно упав, откатилась в сторону. Тело, заливая кровью седло, сползло набок.
Лошадь фыркнула и переступила.
— А ты кто? — спросил Гурган, поворачиваясь ко второму.
— Я нукер его, — деревянно
Зажмурился.
Тюрок, не вытирая лезвия, выжидающе смотрел на Гургана.
Гурган покусывал тонкий ус.
— Кто наследует покойному? Дети есть у него?
Масуд снова открыл глаза.
— Детей нет...
— А кто есть?
— Брат есть... Рядом живет, — Масуд неловко махнул непослушной рукой.
— Поезжай, скажи брату: так, мол, и так. Думай, брат, о своем благополучии. Эмир Назр не любит, когда кто-нибудь притесняет его подданных. А сын его Нух — тем более.
Гурган хлестнул коня. Командир-тюрк, так и не дождавшись второго кивка, ловко вытер меч о круп лошади, бросил в ножны и поскакал следом.
Глава восьмая
Санавбар. Ардашир
Шли молча.
Шеравкан пытался представить себе, что стало с кишлаком после всего этого. Остались одни женщины. Дети, старухи... теперь уж, наверное, нет никакого Бистуяка. Женщины взяли детей и ушли, разбрелись по родственникам... кибитки скособочились, крыши просели, а потом и провалились... глиняные стены оплыли, превратившись в безобразные бугры... трава и кустарник стремительно и жадно захватили новые пространства для своей жизни. Был кишлак, люди жили... пусть тяжело жили, через силу, а все-таки, наверное, и радости у них какие-то были, и мечты о лучшем... А теперь нет ничего — только змеи и черепахи ползают в развалинах.
Что ж, черепахи не боятся змей, змеям не страшны черепахи.
Только люди боятся друг друга...
Время от времени он косился на слепого. Джафар шел, то ли погрузившись в раздумья, нахлынувшие на него после собственного рассказа, то ли, наоборот, бездумно шагал, освободив себя этим рассказом от какой-то душевной тяготы.
Кармат трусил следом, вывалив на сторону сиреневый язык.
— А Махди, значит, так и не пришел, — полувопросительно сказал Шеравкан; и, еще не договорив, пожалел об этом. Ведь Джафар только что рассказал: когда он придет, мир наполнится справедливостью и равновесием... блага будут поделены справедливо и честно... ложное отделится от истинного... и никто не останется в нужде или унижении...
А сам, ослепленный, плетется за сорок фарсахов... при этом даже милостыню запрещено просить!.. и тут Шеравкан с дурацкими вопросами: дескать, не пришел ли Махди.
Вот потому и качает головой... думает, наверное: что за осел этот Шеравкан!..
Хотел уж было начать разъяснять, что и так все понимает (предчувствуя, что разъяснения не улучшат, а только еще хуже запутают все дело и Джафар, чего доброго, совсем разочаруется в своем поводыре), но Кармат взлаял, и Шеравкан, обернувшись, увидел вынырнувшую из-за поворота человеческую фигуру.