Возвращение. Танец страсти
Шрифт:
— Нужно убить еще не одного фашиста, — закричал Антонио.
После того как неделями ожидаешь в любой момент получить пулю, страх стирается, если пуля так и не попадает в тебя. За месяцы противостояния на Эбро вера Франсиско в бессмертие только укрепилась. Антонио полагал, что такова природа несговорчивого характера друга — с ухудшением условий и перспектив становиться все более и более уверенным.
— Мы уже так далеко продвинулись, — с оптимизмом сказал он. — Думаю, больше никто нас отсюда не выбьет.
Справившись со смертельной болезнью, он не хотел умирать.
В твердой земле невозможно
— Я так думаю, Антонио: Франко вынужден просить помощи у немцев и итальянцев, — усмехнулся Франсиско. — А мы сражаемся с ним своими силами. Только русские немного помогают…
— Но смотри, что с нами происходит, Франсиско… Наши ряды редеют. Мы мрем как мухи.
— Откуда такая уверенность?
— Может, стоит посмотреть правде в глаза? — уныло сказал Антонио.
Во время послеполуденной атаки друзья разделились. С холма посыпался град снарядов — около часа их беспрерывно обстреливали. Укрыться было негде, в пронзительном свисте пуль тонули любые приказы. В редкие моменты тишины слышались предсмертные крики.
Когда оборвалась жизнь Франсиско, он не почувствовал боли. Его буквально стерло с лица земли разорвавшимся неподалеку снарядом. Даже опознавать было нечего. Антонио, находившийся в этот момент метрах в пятидесяти от друга, узнал его по останкам — золотое кольцо, которое Франсиско носил исключительно на среднем пальце, не оставило ни малейших сомнений. Борясь с подступившей тошнотой, Антонио аккуратно снял кольцо с неестественно ледяной изуродованной руки и положил руку возле тела. Закрыв одеялом то, что осталось от Франсиско, он понял, что его глаза остаются сухими. Иногда горе слишком велико для слез.
Стоял конец сентября, через две недели сражение закончилось и для Антонио.
— Что-то тихо, — сказал милиционер рядом с ним. — Наверное, отступают.
— Вероятно, — ответил Антонио, перезаряжая винтовку.
Он заметил движение над головой и прицелился. Не успев выстрелить, он почувствовал резкую, ужасную боль в боку. Он медленно опустился на землю, не в состоянии плакать или звать на помощь, а его товарищ подумал, что он споткнулся о камень из тех, что кучами громоздились на суровой, лишенной деревьев местности, которую они пересекали. У Антонио закружилась голова. Он умер? Неужели кто-то склонился над ним и добрым негромким голосом о чем-то его спрашивает? А о чем — он не понимает…
Придя в себя, он испытал невыносимо мучительную агонию. Он терял от боли сознание и изо всех сил кусал собственную руку, чтобы не закричать во весь голос. В медицинской палатке запасы хлороформа подходили к концу, в воздухе раздавались крики. Для анестезии оставался лишь коньяк, шла ли речь об осколочном ранении или ампутации — всем необходимо было болеутоляющее. Дни или, может, недели спустя, вырванный из времени и пространства, Антонио наблюдал, как его кладут на носилки и помещают в купе поезда, специально оборудованное для раненых.
Немного позже, очнувшись от забытья, он понял, что оказался в Барселоне, которая, противостоя постоянным атакам,
Процесс выздоровления Антонио напоминал переход из тьмы к свету. Шли недели, боль потихоньку утихала, дыхание становилось более ровным, силы возвращались — это было сродни медленному, но величественному рассвету. Когда он смог открывать глаза больше чем на несколько минут, он понял, что фигуры, которые постоянно двигались вокруг него, — не ангелы, а женщины.
— Значит, вы настоящая, — сказал он девушке, которая держала его за запястье, чтобы измерить пульс. Впервые он почувствовал ее прохладные пальцы.
— Да, настоящая, — улыбнулась она. — И вы тоже.
Она в течение нескольких недель наблюдала, как жизнь в этом скелете то угасает, то вновь теплится. То же было с большинством пациентов. Все зависело от судьбы и заботы медсестер, которые делали все, что было в их силах, чтобы спасти жизни умирающих, которые прибывали и прибывали с каждым днем. Палаты были переполнены. Отсутствие медикаментов означало, что умрут многие из тех, кого можно было бы спасти. Из-за плохого питания у организма не оставалось сил бороться с инфекциями; тут были люди, пережившие бешеную атаку при Эбро, но умершие на больничной койке от гангрены или брюшного тифа.
Антонио ничего не знал о событиях минувших месяцев, но, вернувшись в мир живых, захотел узнать правду. Сражение при Эбро закончилось. К концу ноября, три месяца спустя, им пришлось признать свое абсолютное поражение и отойти назад. Лидеры республиканцев наконец вывели с места сражения то, что осталось от их армии. Испытывая численное превосходство и добившись преимущества более искусной тактикой, они оказались слишком упрямы, чтобы признать поражение после гибели тридцати тысяч солдат и такого же количества раненых.
В палате редко бывало тихо. Кричали пациенты, почти постоянно до них доносились звуки военного конфликта. Они были тише, чем на фронте, но бомбардировки не утихали, а редкие минуты покоя прерывал грохот зенитной артиллерии. Привыкнув к этим звукам, Антонио размышлял над тем, что же будет дальше. Он начал ходить, каждый день понемногу, с каждым часом набирая все больше сил. Пришло время покинуть пределы больничной палаты, которая стала его домом. Если бы только он мог поехать к себе на родину! Увидеть маму! Он истосковался по ней и по отцу, но об этом не могло быть и речи. Как и не шла речь о том, чтобы присоединиться к тому, что осталось от его подразделения. Он был еще слишком слаб.
Когда атаки фашистов на Барселону усилились, Антонио переехал в гостиницу. Он находился там среди таких же, как он сам, — отстраненных от службы и слабых, которые в будущем надеялись вновь присоединиться к армии. Они все же оставались солдатами.
Медленно подкрался новый, 1939 год. Не было причин радоваться. Предчувствие неизбежного поражения переполняло горожан. В магазинах не было еды, закончилось горючее, последние отчаянные возгласы «Не сдаваться!» эхом разносились по пустым улицам. Барселона была смертельно ранена, и теперь ничто не могло ее спасти. 26 января фашистские войска оккупировали почти заброшенный город.