Возвращение
Шрифт:
— Четырёхмерном…
— Что?
— Четырёхмерном. Ты про время забыл.
— Признаёте, значит?! — возликовал Ворон. — А если добавить пятый, шестой… Путешествия во времени возможны!
— Вот и сделай машину времени, — предложил я. — В альтернативу Макаревичу…
— Вы… , — худощавый теоретик попытался прикрыться фиговым листком возмущения. Однако он плохо прятал выпирающую растерянность. Хуже, чем греческие скульптуры.
— Разреши прикурить, Александр, — я упустил момент, когда Алла успела допить коньяк, и теперь, с декадентским изяществом, совала мне под нос сигаретину «LM».
— Во-первых, мы на брудершафт
— Я думала вы… — коричневатые от помады губы сложились в обиженный бантик.
— Вы против подросткового и женского курения?! — Ворон смотрел на меня, как на только что павшую лошадь (по крайней мере, его пернатые тёзки так смотрят). — Вы за привилегии, данные по определённому, в этом случае, возрастному и половому, признаку?
— Я против конфликтов с её отцом. Я не хочу прослыть растлителем малолетних.
— Значит, вы боитесь конфликта с буржуазно-мещанской плесенью?! Вы же писатель! Вы — борец! Вы — факел!
— Пусть кто-нибудь другой горит, ладно? Ты, кстати, сам — не куришь и не пьёшь, — напомнил я.
— Это мой выбор. Антон Лавей говорил: в обществе будущего каждый должен иметь право на выбор. Знаете, кто такой Антон Лавей?
— Он так же говорил, мой юный друг, — вылезший из памперсов революционер почему-то всё больше и больше напоминал мне Сида, — человек, подталкивающий другого к гибели — худшая из мутировавших обезьян.
— Вы читали «Сатанинскую Библию»?
— Не только. У него вышло три книги, кстати.
— А что вы думаете…
— Всё! — я глянул на клюющую носом Аллу. — Пора спать, детки.
17
Закрыв дверь за юными визитёрами, я едва добрался до дивана. Поиски постельного белья и раздевание казались мне ненужной роскошью. Мягкий валик заменил подушку. Я закрыл глаза. Странное дело — стоило принять горизонтальное положение, сон, одолевавший меня в прихожей, куда-то пропал. В голове перегруженной алкоголем кружилась взбесившаяся карусель. Я летел. Препоганейшее, кстати, состояние. Полная потеря ориентиров в пространстве, к горлу подступает комок, а в ушах гудит что-то неуловимо ультразвуковое. Порой кажется, что душа оторвалась от тела и мечется от стены к стене, перепуганная потерей материальной оболочки. В такие моменты хочется кричать, чтобы убедиться в собственном существовании.
Ужас сковал меня. Я уже не чувствовал выпитого за сегодняшний вечер. Полёт оборвался. Я вдруг ощутил себя юным созданием. Девушкой! Вокруг было холодно и сыро. Свет единственного на всю улицу фонаря отражался в лужах, на бурой опавшей листве. Меня душила злость. Слезинки то и дело срывались с ресниц, размывая тушь и оставляя на щеках тёмные дорожки. Обида и разочарование заполнили сердце осенней промозглостью.
Беспомощный я лежал на диване и одновременно брёл по пустынной улице. Вернее, брела она, но я почему-то был рядом — бесплотный и незаметный. Её кожей я ощущал холод, её глазами видел дорогу, её ушами слышал рёв проносящихся по невидимому за домами шоссе машин. Я путался в её мыслях. Она и сама не могла в них разобраться. Чьи-то насмешки, какая-то ссора, осоловевшие от пьянства родители, желание согреться и желание бежать куда-нибудь, закрыв глаза.
Я
Девушка пересекла круг света под фонарём. Её сапог переступил границу света. Она словно почувствовала мою возню. Застыла на месте.
— Кто здесь? — непроизвольный шаг назад. На освещённое пространство.
Мурашки пробежали вдоль позвоночника. Низ живота защемило. В лицо пахнуло холодом. Не сырым вздохом осеннего ветра. Не материальным, оцифрованным Цельсием или Фаренгейтом, изменением температуры. А тем жутким, потусторонним морозом, что заставляет мирно спящую собаку внезапно задирать морду и выть, или семенящую по своим делам кошку вдруг выгибать спину и шипеть на пустое место.
— Беги! — мысленно кричал я. — Куда угодно! Врывайся в подъезд, колоти во все двери, зови на помощь! Только не стой! Беги!
Она меня услышала! Она оглянулась. Отступила ещё на шаг. С каким трудом он дался! Её тело становилось не более послушным, чем и моё. Ей оставалось смотреть в темноту, поскуливая от страха.
Один шаг по мокрой листве. Второй. Третий. Кто-то застыл на границе чернильной мглы. Мелкий, обжигающий щёки дождь сменил флегматичную изморось. В свете фонаря хлынувшая с небес вода обращалась завесой. Мы видели тёмный силуэт незнакомца. Он вступил в полосу света. В искажённой ледяными струями фигуре было что-то неуловимо знакомое.
Девушка облегчённо вздохнула. Улыбнулась.
— Здравствуйте, — мокрое лицо осветила надежда. — Вы меня испугали. Можно у вас сигаретку попросить.
Она кого-то узнала. Или не узнала, а заметила что-то, прогнавшее страх. Я вглядывался в приближающегося человека до боли в глазах. В чьих глазах? Мои сейчас беспомощно пялились в тёмный потолок. Её? Но почему я не видел лица?! Почему не различал — мужчина или женщина?! Молодой или старый?! Размытое тёмное пятно с формами чего-то узнаваемого и тут же ускользающего!
— Беги! — вопил я. — Не верь! Это — обман! Маска! Это — опасность! Это — смерть!
Она шагнула навстречу силуэту, всё с той же виновато-просящей улыбкой. В последний момент она что-то заметила. Поняла всё. Услышала меня. Но было уже поздно. Незнакомец схватил её за волосы…
18
С диким криком я вскочил с дивана. Опрокинул журнальный столик. Пустая бутылка звяк-нула о пол и укатилась в угол. Тетради, шелестя страницами, рассыпались по ковру. Видение растаяло. Взбунтовавшиеся руки и ноги нехотя соглашались подчиняться. Миллионы мелких иголочек одновременно впились в занемевшее тело.
Припадая то на одну, то на другую ногу, я добрался до выключателя. Шаря рукой по стене, я всё ещё чувствовал железную хватку явившегося из темноты убийцы. Меня колотило. Я всхлипывал подобно перепуганному ребёнку. Я понял, что никакого выключателя нет. Что я так и буду спотыкаться в темноте, пока размытый дождём незнакомец не нанесёт следующий удар.
Пальцы нащупали пластмассовую коробочку. Я вдавил клавишу.
Трёхрожковая люстра залила комнату мягким светом. Я боялся оглядываться. Обман! Улов-ка! На самом деле он стоит за спиной и ухмыляется. Я жив, пока не встретился с ним взглядом. Я сполз на пол, прижимаясь лбом к стене. Мой нос упёрся в испещрённую карандашными каракулями страницу.