Возвращение

Вяткина Светлана

– Прелесть! Еще, Марика! – восторгались барышни.

– Вертинский неподражаем, – снисходительно соглашались их кавалеры.

– Это русский Пьеро!

С большим чувством Марика спела «Бал Господень», «Кокаинетку» и «Нежного принца с Мальтийских островов».

– Вы знаете, – сказала одна из девиц, – моя мама так увлечена Вертинским, что не пропускает ни одного его выступления. Она даже послала ему в подарок фамильную икону старинного письма.

– Как на это отреагировал кумир? – не очень-то вежливо фыркнул Юрий.

– Представьте, очень мило. Он послал маме надушенную записку, в которой благодарил «маленькую, глупенькую женщину за трогательный дар».

Раздались голоса:

– Прелестно!

– Очаровательно!

– Вполне

в духе нашего Пьеро.

– Ты изумительно передаешь Вертинского, Марика! Я могла бы тебя слушать и слушать, – говорила разгоряченная краснощекая барышня. – Вам нравится Вертинский, Бобби? – обратилась она к одному из гостей.

Бобби – манерный молодой человек, затянутый в моднейшую визитку, с тонкими усиками, тростью и моноклем, отвечал, растягивая слова:

– О, да! Он истинный певец нашего сумеречного времени. Особенно люблю его «Кокаинетку» и «На бульварах распятую». В его песнях есть тонкий аромат греха.

– А по-моему, – продолжал портить общую атмосферу Юрий, – эта кокаинетка – препаскудная баба, и юным девушкам не пристало вздыхать о ней, как и о прочих de perversion des femmes [8] , забавляющихся с лиловыми неграми.

– Юрь Николаич, вы безнадежно отстали и ничего не понимаете в современной поэзии, – прервала его лучшая подруга Марики Бетси.

8

Развратных женщинах (фр.).

– Ты права, Бетси, у нашего Юры примитивный вкус, – сказала разозлившаяся на брата Марика.

В гостиную вошел Николай Николаевич об руку с близкой к дому Назаровых известной певицей. Вслед за ними шла Ольга Александровна.

– Ну что вы поете! – обратился Николай Николаевич к гостям. – Уши вянут слушать. И это молодежь, ценители красоты! Предлагаю послушать настоящую музыку. Аглая Александровна сейчас споет нам несколько романсов Рахманинова.

Назаров сел за рояль. Аглая Александровна, полная брюнетка в зеленом шелковом платье, спела прекрасным, чистым сопрано «Островок», «Весна идет», «Не пой, красавица, при мне».

Гости восторженно аплодировали.

– Теперь судите сами, где высокое искусство, а где пошлость и кривлянье. Но мы не собирались вам мешать. Развлекайтесь, дети.

Николай Николаевич увел «стариков» в свой кабинет, где они охотно расписали «пулечку».

– Родителям не понятна тонкая игра настроений, – сказала Марика. – Бобби, вы обещали нам почитать Северянина. Пожалуйста, прочтите «Berceuse осенний».

Бобби вставил монокль и начал читать, завывая:

День алосиз. Лимонолистный лесДраприт стволы в туманную тунику.Я в глушь иду, под осени berceuse,Беру грибы и горькую бруснику.Кто мне сказал, что у меня есть мужИ трижды овесененный ребенок?..Ведь это вздор! Ведь это просто чушь!Ложусь в траву, теряя пять гребенок…Поет душа, под осени berceuse,Надежно ждет и сладко-больно верит,Что он придет,

галантный мой Эксцесс,Меня возьмет и девственно озверит…

Монокль выпал и повис на шелковом шнурке. Публика была в восторге. Затем он прочел стихи Бурлюка, в которых воспевалось «девичье лоно».

– Теперь Бодлера! – кричали барышни.

Бобби по-французски, грассируя, гнусавя и закатывая глаза, прочел стихотворение «Падаль» из цикла «Цветы зла».

– Гениально!

– О, еще, еще! – кричали ему.

– Не могу больше, устал, – капризно сказал Бобби, вставляя монокль.

– Концерт окончен, будем играть в фанты! – объявила Марика.

Она взяла вазу с заранее приготовленными билетиками, свернутыми в трубочки, и обнесла гостей. Каждый взял записку и вслух прочел «задание». Например: пройти на четвереньках по комнате, подлезть под рояль и прокричать петухом, быть исповедником грехов, рассказать о своей первой любви или анекдот. Под общий хохот все исполняли свои номера.

После фантов играли в «пропажу».

Одному из юношей завязали глаза, а Марика в это время спрятала за корсаж свой платок. Молодой человек, когда с него сняли повязку, должен был его найти. Когда он приближался к Марике, гости кричали «тепло», а когда удалялся – «холодно». Окончанием игры должен был служить возглас «горячо», но он, конечно, так и не прозвучал. Под общий смех Марика вынула из-за корсажа «пропажу», а молодому человеку назначили штраф: помяукать, полаять и поблеять под столом. Все это он исполнил с большим мастерством, чем привел компанию в восторг.

Марика раздала гостям карты «Флирт цветов», и все стали соревноваться в искусстве делать комплименты и объясняться в любви от имени цветов.

Так развлекались до самого ужина.

В час ночи, проводив последних гостей, Юрий сказал:

– Не пойму, почему девицам из семей нашего круга нравятся песенки про наркоманов, проституток и сутенеров.

– Юрка, ты подлец! – Марика выбежала, хлопнув дверью.

Ольга Александровна выразительно посмотрела на сына, как бы напоминая: давно ли сам был таким же; а Николай Николаевич пожал ему руку:

– Слава богу, ты начал взрослеть.

– Я к вам, Николай Николаич, на сей раз по сугубо личному делу, – говорил водочник Буянов, входя утром в канцелярию Назарова.

Он уселся в предложенное кресло. Назаров угостил купца сигарой. Оба закурили.

Буянов был водочным королем России, поставщиком двора Его Величества, в каковые попал, дав хорошую взятку коменданту дворца, а тот убедил кого надо, что водка Буянова лучшая в мире.

Купец славился в Москве своим распутством, о нем рассказывали анекдоты, один скабрезнее другого. Внешне он походил на героев пьес Островского: с гладкой прической, напомаженным пробором, небольшими закрученными усиками, какие часто встречаются у лакеев и парикмахеров. Зато носил дорогие английские костюмы, большую жемчужину в галстуке и бриллиантовый перстень на указательном пальце правой руки, который часто выставлял вперед во время переговоров с партнерами. Этот указующий перст знали многие.

– Сегодняшнее дело не касается моей фирмы, – начал Буянов, – оно сугубо интимного свойства. Буду с вами как на духу. Я верующий человек, ей богу! – он перекрестился. – Мне нужно во что бы то ни стало развестись с моей дражайшей Диной Ивановной, причем как можно скорее.

– По чьей вине развод?

– Разумеется, не по моей! Чего ради я буду содержать ее? Не в моих правилах бросаться деньгами. Настоящая причина развода в том, – говорю, как на духу, – что мне нужен наследник. Как я ни старался, у нас с Диной Ивановной ничего не вышло. Подумайте, вот я умру, и труд всей моей жизни пропадет. Зачем же, спрашивается, я жил?