Возвращение

Вяткина Светлана

– Сам.

– Вот дурень! – вмешался солдат, услышавший их беседу. – Ничего, повоюешь – поймешь. Нешто можно победить немца голыми руками? А начальство, знай, кричит: «Умри, но победи!»

– Лучше бы землю народу отдали. Война нам ни к чему, а земля позарез нужна, – раздался голос с верхней полки.

– Вот мы галичанскую земельку и вспашем.

– Не, мужики, она для пахоты не годится.

– Говорят, царь хочет дать народу землю, – вступил в разговор старый солдат, набивавший махоркой «козью ножку», – только сперва надо

побить немца. Землю, конечно, следует оформлять по документу, чтобы ее, матушку, потом никто не отобрал.

– Нешто помещик отдаст? – усомнился кто-то.

– Отберем силой. Помещик один, а нас – вона! Войну тока кончим.

– Как же кончить ее?

– Бают, Гришка Распутин хочет заключить мир и дать мужикам землю, – заговорил рябой солдат, – только разные там графья да князья ему мешают. Говорят, у них с царицей амуры…

– Ну и пущай! Ежели генералам можно, то почему мужику нельзя. Эх, сказал бы он царице, дескать, отдавай, матушка, землю народу и заключай мир. Царь, говорят, добрый человек, но с нами слишком мягко тоже нельзя. Он, сердешный, все молится.

– Дураки вы стоеросовые! Истинно темный народ! Противно слушать! – вмешался высокий плечистый солдат. По всему было видно, что он не из крестьян. Все повернули головы в его сторону.

– Кто это даст вам землю? Держи карман шире! Ее надо зубами вырвать у помещика, как и у фабриканта фабрику. Прежде всего надо убрать с трона Николашку, за ним повалится вся остальная сволочь. Тогда будет вам и мир, и земля. Революцию надо делать, как о пятом годе. Мы, рабочие, тогда восстали, а вы, мужики, плохо нас поддерживали. Мало вас казаки пороли.

Все были смущены резкостью тона верзилы, но никто не хотел с ним связываться.

Поезд подошел к какой-то станции. Паровоз отцепили, и он, пуская клубы пара, со свистом отманеврировал к водонапорной башне – заправиться водой.

Солдаты, звеня пустыми котелками, кинулись за кипятком на станцию.

Неожиданно в вагон вошел жандармский унтер-офицер в новеньком мундире с аксельбантами.

– Кто тут сейчас ругал царя? – сурово спросил он.

Все молчали.

– Не скажете, – продолжал унтер, – отцепим вагон и всех задержим до выяснения личности диффаматора.

– Ну я высказывался, – сказал рабочий, вставая.

– Иди за мной! – скомандовал жандарм и пошел к выходу.

Солдаты молча смотрели вслед долговязому. Каждый думал одно: кто настучал?

Вскоре поехали дальше.

Вечером кондуктор зажег в фонарях стеариновые свечи, которые ужасно коптили. Затеяли общий чай. С удовольствием ели сало и вареные яйца с белым хлебом. Инцидент с рабочим постепенно стерся, но языки прикусили. Говорили в основном о скудных урожаях в последние годы, яловости коров и о бабах, переставших рожать, так как солдатам почти не давали отпусков, да о ветшающих без хозяина избах. Во всех несчастьях винили немцев.

Как-то во время перекура Назаров разговорился с бывалыми солдатами. Они вмиг разгадали

в нем барина, а узнав, что он студент университета, закидали вопросами. Спрашивали о причинах войны, дескать, чего это немцу неймется, а также крещеный ли это народ и не по-латински ли они веруют во Христа? Видно было, что воевать мужичкам неохота, но за Рассею постоять никто не отказывался. Крестьянский патриотизм отличался практичностью: «На кой нам сдалась эта пеханая Галиция, когда своя земля без хозяина сохнет. Ежели немецкий кайзер накудесил, то его одного и выпороть, а людишек разогнать, пущай бегут с миром, и мы потекем до дому».

Штаб пехотной дивизии размещался в центре полуразрушенного последними боями села и занимал несколько домов. Юрия направили в одну из соседних хат – к командиру артиллерийской бригады. Отрапортовав, как положено, старшему адъютанту, он передал ему свои документы. Адъютант сделал на них пометку: «Шестая батарея».

Вечером Назарова вместе с почтой отправили на санях в шестую батарею, стоявшую в лесу за рекой Стоход. Прибыв на место, он коротко огляделся. Позади орудий виднелись землянки для офицеров и солдат. Юрию указали на самую большую: «Тут, ваше благородие, офицерские палаты».

Спустившись вниз, он с удивлением обнаружил довольно просторную комнату с длинными и узкими, как кошачий прищур, окнами под потолком. Вдоль стен располагались походные койки, под ними чемоданы, а в центре – большой стол с огромным самоваром. Судя по всему, офицеры ужинали.

Новоприбывший смущенно представился. Тут же встал командир батареи подполковник Елизаров и сказал, что рад боевому пополнению. Назаров молодцевато отрапортовал командиру, а Елизаров представил ему присутствующих: старшего офицера, штабс-капитана и трех молодых прапорщиков.

– Вам повезло, что попали в нашу батарею, – говорил подполковник, – она у нас юридическая. Все мои офицеры, кроме штабс-капитана, адвокаты. Так что скидывайте шинель, будем ужинать.

Назаров разделся и присел к столу. После дорожного сухоядения горячие щи и гречневая каша показались райской пищей. К тому же он продрог, и его угостили водкой.

Офицеры расспрашивали о Москве. Потом начались разговоры о политике. Почти все были недовольны существующими порядками, ругали царя и министров. Получив урок в вагоне поезда, Юрий помалкивал. К тому же он устал и сразу после ужина лег спать.

Рано утром подполковник Елизаров повел его через лабиринт окопов на передовые позиции. Они пришли на наблюдательный пункт, помещавшийся в замаскированном блиндаже. Командир подвел Юрия к подзорной трубе и показал уже пристрелянные цели. На участке фронта, занесенном сугробами, выделялись четкие линии неприятельских окопов. Дальше виднелись разбитая колокольня, церковь и сожженная деревенька.

– Это и есть фронт, – сказал подполковник. – Вы его представляли иначе?

– По правде сказать, да.