Возвращение
Шрифт:
– Я здесь проездом, Ольга Санна. Пришел посмотреть, как вы тут живете, – Марков легко сжал протянутую ему руку.
– Очень рада вас видеть, Иван Егорыч, и я недавно вспоминала вас.
– Если хорошо вспоминали, то приятно слышать.
– Конечно, хорошо. Я вас не сразу узнала, вы изменились, бороду отпустили. Привыкла видеть вас в студенческой тужурке.
– Да, много воды утекло. Дети, верно, стали совсем взрослыми?
– Юрий на втором курсе юридического факультета, будет адвокатом, как отец. Марика в последнем классе гимназии. Ну а мы с вами стареем, Иван Егорыч, не так ли?
– Только
– Вы женаты, Иван Егорыч? – пришла на помощь Назарова.
– Некогда мне.
– Чем же вы так заняты?
– Работаю земским врачом в вашей бывшей губернии, то есть работал…
– Ушли с должности?
– Меня «ушли». Выслан из губернии как политически неблагонадежный – в двадцать четыре часа. Приказ подписан бароном Вурменталем.
– Ах, бедный барон, ведь он, бедняжка, погиб.
– Поделом ему!
– Как можно? О покойном!
– Виноват, Ольга Санна. Простите, не сдержался.
– Кошка скребет на свой хребет. Вот и наскребли себе ссылку своим несдержанным языком.
– Да уж, именно так, как вы сказали. Деятельность земского врача, как и сельского учителя, – святая стезя. Народ погряз в нищете, невежестве, болезнях. Кто ему поможет? Только учитель и доктор. А сколько их? Единицы! Я делал, что мог, лечил людей от всех болезней. Особенно свирепствует у нас трахома – прековарнейшая болезнь, доложу вам, и заразная. Если запустить, может привести к слепоте. Мне удалось добиться заметного успеха, но в самый разгар работы мне указали на дверь. Когда я спросил Вурменталя, за что меня высылают, он ответил: «Мы поручили вам лечить крестьян от болезней, но не поручали проповедовать. Это дело Церкви».
– И я согласна с ним. Но куда же вы теперь?
– В Вологодскую губернию под надзор полиции.
– Будете и там заниматься агитацией – сошлют в Сибирь.
– Что ж, и в Сибири надо людей лечить и просвещать.
– И так без конца?
– Конец близок.
– О чем вы? О революционном кошмаре?
– О народном гневе. Хорошо, что вы продали имение.
– Да, вы мне советовали, я помню.
– Я жалел только вас, Ольга Санна! Остальных мне не жалко.
– Почему же вы меня выделили? Я ничего хорошего для народа не сделала, жила своими заботами и думала только о семье.
– Я угадал ваши личные качества.
– Я обыкновенная женщина.
– Из обыкновенных женщин иногда выходят героини. Вот, например, Нина Попова, казалось бы, обыкновенная девушка…
– Убийца Вурменталя?
– Да. Скромная, тихая девочка. Никто и не предполагал, что она способна на такое. Лично я не одобряю террора, потому что на место барона придет граф – какая разница! Нужно бороться с системой, плодящей сиятельных князей, графов и баронов.
– Ах, ну что вы говорите! И бедного барона жаль, и эту замороченную кем-то девочку. Все-таки я мать. Неужели ее повесят?
– Разумеется. Во всяком случае, пожизненная каторга ей обеспечена.
Ольга Александровна, я ведь за тем и пришел. Нужен адвокат. Нижегородские юристы отказались ее защищать, боятся потерять клиентуру.
– Вы хотите, чтобы я поговорила с мужем?
– Да.
– Но как же… он не захочет…
Марков заметил колебание на ее лице и стал аккуратно наставлять:
– В общем-то, выиграть этот процесс невозможно.
– Несчастная мать, понимаю, как ей тяжело. Хорошо, я спрошу мужа. Он – кадет, а кадеты отрицают террор.
– Скажите ему, что революция не за горами и ему когда-нибудь может пригодиться эта услуга.
– Как долго вы пробудете в Москве, Иван Егорыч?
– Завтра должен уехать, ведь я под надзором.
– Приходите к нам обедать, вся семья будет в сборе. Теперь еще… Иван Егорыч, вам, конечно, нужны деньги, особенно теперь, когда вы едете в ссылку. Разрешите вам помочь по старой дружбе.
– Ни в коем случае! Как вы могли подумать! Я как-никак мужчина и вполне могу сам решать свои проблемы.
Проводив Маркова, Ольга Александровна пошла в канцелярию.
– Прости, что беспокою тебя, Николай, – сказала она, садясь напротив мужа. – У меня важное дело, только на нем ничего нельзя заработать, кроме благодарности многих людей.
Она изложила Назарову свой разговор с Марковым.
Николай Николаевич возмутился:
– Опять этот Марков, да еще с такой дикой просьбой. Ни за что! Сама подумай, во что ты меня втягиваешь, это же политическое убийство.
– Однако тебе не претят грязные делишки толстосумов, на которых ты зарабатываешь хорошие деньги, – упрекнула Ольга Александровна.
Николай Николаевич пропустил ее реплику мимо ушей.
– Оля, я не могу выступать на политическом процессе, тем более в военном суде. Общество меня осудит. Лишусь самой выгодной клиентуры. Мое реноме адвоката, которое я заслужил с таким трудом, лопнет как мыльный пузырь, из-за какой-то полоумной фанатички.
– Ведь суд будет не в Москве, а в провинции, – не уступала она. – Дело будет разбираться при закрытых дверях, отчетов в газетах не будет. Завоюешь симпатии либералов, это тебе принесет дивиденды в будущем. Ты сам говорил, что революция неизбежна.
Назаров задумался. Он всегда считался с мнением жены.
Последняя мотивация показалась ему убедительной, и он согласился.
В большом зале нижегородского окружного суда слушалось громкое политическое дело, вынесенное, вследствие его важности, на сессию военного суда. На возвышении, за длинным, покрытым зеленым сукном столом, сидели судьи в форменных сюртуках с серебряными погонами. Председателем был назначен генерал-майор фон Фукс – еще бодрый старик с аккуратной седой бородкой. Кроме него, дело разбирали два полковника неопределенного возраста. На правой стороне, с краю, сидел сухопарый штабс-капитан, исполнявший роль судейского секретаря. Его движения и мимика, как у офицера более низкого чина, были лаконичны и почтительны. Позади стола висел большой портрет императора Николая II в золоченой раме. Государь был изображен в алом мундире с ментиком лейб-гусарского полка. В красном углу установлена большая икона Христа Спасителя в богатом окладе, а под ней – аналой с крестом и Евангелием.