Возвращение
Шрифт:
Какая-то дисциплина в артиллерии еще сохранялась, зато пехота, больше всех измученная войной, окончательно разложилась. Новые командиры восстановить порядок не могли.
Линия фронта выглядела комично: среди занесенных снегом окопов развевались полинявшие от дождя и снега грязно-розовые флаги и транспаранты с призывами к миру. Возле проволочных заграждений толпились немецкие и русские солдаты, шел бойкий товарообмен. Немцы еще сохранили приличествующий воинам вид, а русские солдаты с каждым днем все больше походили на вооруженный сброд.
– Это все, что осталось
– Но что-то же еще может спасти нашу армию? – спрашивал подавленный увиденным Назаров.
– Только дисциплина, но это сейчас моветон, – развел руками фельдфебель Горленко.
Через несколько дней, на рассвете, со стороны противника раздалась артиллерийская канонада. Бригада открыла ответный огонь. На батарее Назарова было ранено несколько солдат, но атаку отбили. На другой день немцы снова атаковали, и снова получили достойный отпор. После третьей атаки бригада вынуждена была прекратить огонь, так как все снаряды были израсходованы, а подвозить новые было некому.
По всему фронту началось наступление противника. Сопротивление русских было подавлено ураганным огнем. Фронт дрогнул и беспомощно покатился назад. Солдаты бросали винтовки и сдавались в плен. На боковых флангах появилась артиллерия противника, вскоре она была уже в глубоком тылу.
На батарею Назарова прибыл немецкий кавалерийский отряд во главе с полковником. Его адъютант подъехал к офицерам, стоящим возле орудий.
– Приказ полковника, – сказал он, – немедленно построить батарею в походном порядке и привести ее для сдачи на площадь Подольска. Офицеры будут отвечать за сохранность орудий.
Приказ был выполнен. После сдачи оружия немецкое командование, не желавшее кормить пленных, отпустило их по домам. Толпы беспомощных, никому не нужных людей поспешили к поездам, спасаясь от голода. Солдаты захватывали целые составы. Многие отправились домой пешком, кормясь подаянием. Немецкая армия двинулась вглубь Украины.
Офицеры бригады собрались в помещении штаба. Сразу же начались споры, ругань, чуть ли не хватались за оружие. Одни предлагали ехать в Москву, где началось формирование новой армии. Поминали Брусилова, мол, чем мы хуже. Другие призывали рвануть на Кубань – к Корнилову. Украинские националисты заявили, что формируются воинские части Центральной Рады, куда они и поступят. Договориться было невозможно.
Назаров сидел на подоконнике и в общей перепалке не участвовал. К нему подошел Калиныч:
– Айда с нами в Москву, Юрь Николаич! В новую армию. Повысим вас в звании, да опять воевать станем, только не за батюшку-царя, а за новую власть. Как вам такое предложение?
Назаров лишь усмехнулся.
Калиныч прищурился:
– В Москву, стал быть, не хотите. Не на Кубань ли навострились? Можа, к своим потянуло?
Назаров продолжал курить, не обращая внимания на задирания однополчанина, который теперь вполне мог оказаться его врагом.
– Гляди, барин, не ошибись!
Калиныч нарочно назвал его «барином» – подчеркнул ненадежность
Споры продолжались, но комбриг Петров разом закрыл собрание:
– Мы все равно не договоримся, товарищи офицеры. Пусть каждый поступает согласно своей совести.
С тем и разошлись.
Снова приходилось выбирать. Ехать на Север – значит, участвовать в гражданской войне. На юге – то же самое. Оставаться на Украине и служить сепаратистам под командованием немцев Юрий считал позором. Не зная, что предпринять и куда податься, он бесцельно слонялся по пыльным улицам Каменец-Подольска. Когда проголодался, ноги привели его в харчевню на окраине города. В центральных ресторанах пировали победители.
За одним из столиков сидел давний знакомый Самуил Рубинчик. Увидев Юрия, он приветливо помахал ему. Назаров обрадовался: Рубинчик ему нравился.
Хозяйка харчевни, толстая еврейка в засаленном переднике, подала им обед.
– Что думаете делать, Назаров? – спросил Рубинчик.
– Еще не решил. Хандра напала.
– Таки довоевались! А я, дурак, добровольцем пошел, лез из кожи, чтобы заслужить двух «георгиев», хотел с их помощью избавиться от черты оседлости. Кто знал, что евреи смастырят революцию и мои подвиги обесценятся как царские карбованцы. Курам на смех теперь мои цацки.
– Почему же курам на смех?
– Так большевики ж отменили черту оседлости. Все евреи, даже не георгиевские кавалеры, могут жить где угодно. Юмор в том, что я попал в заколдованный круг: куда ни сунься – везде заставляют воевать. А какой мне интерес воевать? Почему Самуил Рубинчик должен вечно воевать? Они думают, что я Александр Македонский или Наполеон?
– Не верю, Рубинчик, что вы не видите выхода из этой ситуации.
– И вы совершенно правы, Назаров. Не жаловаться же на прачечную, если у соседа грязные кальсоны. Нет такой ситуации, из которой Рубинчик не извлечет удовольствия. Скажу вам по секрету: есть идея!
Рубинчик подмигнул Юрию и закурил. Он определенно вызывал симпатию своим оптимизмом и тем, с каким наплевательством переносил удары судьбы, превращая трагедию в фарс. Это было так заразительно, что у Назарова полегчало на душе.
– Поделитесь вашей идеей, Рубинчик. Я тоже не желаю участвовать в гражданской войне.
– Моя идея проста: надо бежать.
– Куда?
– За границу.
– Но и там война.
– На Балканах она скоро закончится.
– Откуда вы знаете?
– Мне сказал один еврей, он только что оттуда.
– Но как вы попадете на Балканы?
– Как удастся: пешком, поездом, на пароходе. Мне везде помогут, потому что евреи есть везде. Хотите поехать со мной?
– Но ведь я не из ваших, мне-то никто не станет помогать.
– А мы скажем, что вы из наших.
– Не поверят.
– Еще как поверят! Вы не курносый, отпустите пейсы. Да я вас так загримирую, что вас примут за раввина.
– Но я не говорю на идише.
– По-немецки говорите?
– Да.
– Так коверкайте немецкий – сойдет за жаргон.