Возвращение
Шрифт:
Герцен выбежал из кабинета и, заглянув к Нику, задохнулся от смеха:
— Нет, ты послушай, что врет этот изверг!
— …Ну а то, что вы больно много напираете на крестьянский вопрос… не созрело!
— Будто бы?
— Ей-ей-с. Тоже подобие божие… да. Но преждевременно.
…Другой посетитель. Разговор основательнее.
Он осанист и крепок, несмотря на преклонные годы. Отечные складки на лице от тучности и подорванного сердца. Генерал когда-то был боевым офицером под Бородином, затем служил по штабам, имеет много наград.
Поговорили с ним о выпушках и орденах. Отчего же нет — освежить в памяти, все что ни приходит
— Ну вот, славный Александр Иванович, Россия двинулась по пути… по стремительному пути. Доверительно сообщаю вам, что возможно — это возможно! — будет созван комитет подготовки к реформе… (Очень могло быть, что высокий гость послан, чтобы умерить агитацию «Колокола» по крестьянскому вопросу, подумал про себя хозяин.)
— Если сбудется, генерал, выпью ваше здоровье!
— Но за что же еще ратует «Колокол»?
— Мы сие оглашаем из номера в номер.
— Конфиденциальным образом вам скажу (не слишком ли густо доверительности, снова улыбнулся Герцен), что «Колоколом» теперь открыто пользуются в министерствах для информации о злоупотреблениях.
— Вы спрашиваете — «о чем мы?», — решил все же объяснить Александр Иванович. — Сегодняшний гордиев узел — освобождение крестьян. Петербург хотел бы думать, что речь тут идет всего лишь о личной свободе, которая при существующем деспотизме имеет крайне мало значения! Освобождение немыслимо без земельной реформы. Итак — земля освобождаемым! И как не менее важное — равноправие сословий перед законом, избавление от битья взамен всех форм суда и права.
— Это особенно похвально для русского сердца, что не забыта такая малость…
— Однако не мелочь для тех, кто подвергается! Так вот, за освобождение рабов и умственное движениеРоссии.
— То есть и все дальнейшее?.. — спросил гость с тяжелым испугом. Хотя генерал был подобран с довольно широкими взглядами…
…А вот гость, подающий свой визит как дорогую бомбоньерку.
Вид у него пресыщенный и самолюбивый. Евгений Аристархович Гурнов, помещик и сановник.
— Не приехать к вам нужно теперь больше смелости, чем посетить!
Сказано было недурно, оценил Герцен. Даже сидевший с рассеянным видом Ник (ему нездоровилось) улыбнулся. Он оживился и завел с посетителем беседу на аграрные темы в новейших терминах. Гурнов показал неплохое знание передовых воззрений в этой области. При таком повороте разговора Герцен всегда несколько устранялся: экономист — Николенька. Понуро-самолюбивый гость, стяжав успех, к которому, видимо, был привычен, прояснел холодным лицом.
— Длительное разорение русской деревни… болит совесть… — можно было услышать от него дальше. (Разновидность «кающегося дворянина»? — спрашивал себя Герцен.) — Так что, если бы не надежда на нового государя, можно было бы признать справедливыми самые решительные низовые выступления. И знаю, что и в Лондоне разделяют эту надежду.
— Так ли уж мы разделяем? — Герцен был слегка раздражен, так как подобные разговоры с гостями были давнишними и постоянными в Путнее. Ему с Огаревым было трудно совершенно отказаться от таких надежд,
— Полегче стала цензура.
— Да полно, уже — вчерашний день. Несмотря на то, что препоны для слова просто-напросто нерациональны… На Западе всякое крамольное издание выходит тиражом хотя бы в сотню экземпляров, тем самым снимается интерес к запретному плоду… Что, впрочем, обусловлено и характером здешней публики.
— Но тем не менее невозможно не признать, что в лице Александра Россия приобрела наконец просвещенного и широкого мыслью государя. Близкие к нему люди передают, что он с особой приверженностью цитирует Гёте — свободолюба и мудреца. Притом крепок и бодр духом: ходил с рогатиной на медведя… И если медлит, это говорит о многосложности задачи: одна стронутая песчинка может совлечь гору…
— Да неужто вы думаете, что трон не устоит, если запретить экзекуции? Сломать его — будет гигантской задачей.
Гость был приметно смущен:
— Господин Герцен шутит?..
— Не очень.
Глава двадцать третья
Издержки грамотности
Принимать посетителей, любых, надо было потому, что каждый что-нибудь да сообщал о России, и нужно было знакомиться с людьми как можно шире. Довольно справедливы порой были упреки читателей в том, что «Колокол» неточен в частностях, излишне доверяет своим корреспондентам. Нужно было многажды перепроверять все, слышанное от гостей и сообщенное в письмах.
Писали иногда бог весть что. Чтобы дать выход желчи. Чтобы уверить зятя, что неробкий человек… Случалось, что одно ведомство пыталось мстить другому посредством «Колокола». Таким корреспондентам «звонари» говорили: «Стыдитесь же, всю жизнь вы молчали от страха перед властью, помолчите же от страха перед будущими угрызениями совести». Иных удавалось образумить, но более страхом перед «Колоколом». «Лондонцы» боролись за его достоверность, что было совсем не просто на расстоянии.
Их гости, вернувшись на родину, высказывали порой нарекания и относительно изрядного, на их взгляд, беспорядка в быту у самого Герцена: он желает преобразовать мир и не может держать в порядке свой дом… Все замечалось. Но нет, Александр Иванович не хочет в угоду им устроить из своей жизни казарму.
Толковали также и о его «политической сбивчивости». Публика была не приучена к тому, чтобы с ней делились сомнениями: зачем-де тогда и дорываться до возможного источника истины? Между тем «Колокол», считает Александр Иванович, должен учить непреложно одному: не «резко», но духовно мыслить, мыслить самим его читателям.
Такой еще упрек «лондонцам». Высказал его гость — учитель тверской гимназии:
— Вот же, господин Герцен, я зачитаю сейчас любую фразу: «Дело о грабежах во время крымской воины прикрыто, потому что между ворами нашлись сильные армии сей». «Прикрыто», «воры»… как возможен такой стиль?