Возвращение

Гончарова Галина Дмитриевна

– Матушка знает?

– Не обо всем. Про рану я ей не сказал. И никто не скажет, обещаю.

Фёдор перевел дух. Это было хорошо. Матушке только намекни, она все кишки вытащит, а ему бы хорошо самому все обдумать. А уж потом делиться с кем-то.

– Хорошо. Я тебе верю, Руди.

Фёдор прикрыл глаза.

И снова перед ним поплыло нежное девичье лицо на фоне звездной ночи.

Громадные серые глаза, нежные розовые губы - кто ты? Кто?

Глава 3.

Из

ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.

Завтра мы с сестрой идем на базар.

Есть причина для матушки - мы будем покупать припасы, смотреть, что и сколько стоит... все же зла она нам не желает. Просто не знает, как это - делать добро. Слишком она устала и вымоталась. Но я ей подсказала, и она понимает, как будет лучше.

И я, и Аксинья... мы обе будем учиться.

Я помню, как первый раз оказалась на ярмарке.

Как была неловкА и растеряна, как все случилось...

Как меня запомнили, после того случая, именно меня, и именно меня потребовали у батюшки, который решил, что меня выгодно отдать. И отдал...

Тогда я привлекла к себе внимание, тогда я вмешалась в события впервые. Именно тогда.

Самое забавное, что я не жалею о своем поступке. Но о его последствиях пожалела не только я.

Получится ли у меня что-то изменить?

Бог весть. Но я буду пытаться.

На лавке лежит моя завтрашняя одежда.

Нижняя рубаха, сарафан, платок и даже дешевенькая лента в косу. Под лавкой стоят лапти. Кажется, я все продумала. И да поможет мне богиня, в этот раз я не пойду на бойню, словно овца.

И сестру не пущу.

Постараюсь.

Получится ли?

Не знаю. Но я уже иду вперед. А варенья из рябины сварено мало, на зиму его не хватит, потому надо купить еще ягоды и - в добрый путь.

В добрый. Путь.

***

– Устя, ты спишь еще?!

Устинья перевела взгляд за окно.

– Аксинья, который сейчас час?

– Петухи пропели.

– Какие, первые?
– за окном было еще темно.

– Шутишь?
– надулась сестра.*

*- первые петухи поют около полуночи, вторые во втором часу, третьи в четыре утра, прим. авт.

Устя уронила голову обратно на подушку.

– Ася, да есть ли у тебя совесть?*

*- Ася - так же форма уменьшительного от Аксиньи, прим. авт.

– Есть... ты еще не готова?

– Ярмарка часа через два начнется, там еще и товар не разложили! А ты...

– Пока умоешься, пока косу переплетешь, оденешься...

Устя поняла, что поспать ей не дадут, и принялась вылезать из-под пухового одеяла.

Холодновато уже в горнице. Одеяло хоть и пуховое, а как вылезешь - зябко становится. А и то хорошо, что одна она живет.

Другие

девушки и по трое-четверо в одной комнате, на одной кровати, а то и на лавках ютятся. Когда Устя царицей была, больше всего ее тяготила невозможность остаться одной. Всегда рядом мамки, няньки, сенные девки... даже ночью кто-то на лавке спит - вдруг матушке-царице подать что понадобится?

Устя тогда и протестовать не смела...

А сейчас плеснула в лицо ледяной водой и сноровисто принялась переплетать косу. Вытянула дорогую ленту с золотом, вплела простую, подумала чуток.

– Аксинья, мел бы нам и свеклу.

– А-а...
– сообразила сестра. И помчалась доставать и то, и другое.

***

Не по душе была Дарёне затея воспитанницы. Ой, не по душе....

И ведь с чего началось-то?

Солнышком головку напекло, не иначе. Вроде еще вчера была послушная и тихая Устяша, а тут - на тебе! Варенье она варит и на базар собирается. Пусть бы еще варенье - это дело правильное, пристойное. Но на базар? К дурным людям? И разрешила ведь матушка-боярыня! На нее-то что нашло? Дарёна пыталась отговорить, да боярыня ее и слушать не стала, только ручкой махнула.

Мол, все правильно девочки делают. И урона тут никакого не будет. Не узнает никто, вот и ладно.

Может, будь у Дарены больше времени, и отговорила б она боярыню. А не то к боярину в ноги кинулась, к бояричу. Узнали б они о таком безлепии, так небось, не попустили бы.

Нет.

Не успела няня.

Боярин с бояричем в имение уехали, боярыня дикую затею одобрила - и девчонки ровно с цепи сорвались. Сарафаны нашли холопские, лапти откуда-то взяли...

Дарёна и не узнала их сначала-то...

– Устяша! Аксюта! Ой, мамочки!

И узнать-то боярышень не получается! Смотреть - и то жутковато!

– Да что ж вы с собой сделали-то?! Ужасти какие! Смотреть страх!

– Дарёна, ты мне скажи - нас кто в таком виде узнает?

– Узнает, как же... греха б от ужаса ни с кем не случилось!

Было от чего ужасаться старой нянюшке! Девушки раскрасились так, что скоморохи б ахнули. Брови - черные, толщиной в палец. Явно сажей рисовали, вот, видно, где у Аксиньи рука дрогнула, бровь еще шире стала, к виску уехала.

Лица набеленные, щеки и губы явно свеклой натерты.

Узнать?

Кой там узнать! Увидишь ночью такое... перекрестишься - да и ходу! А то ведь догонит!

Но...

И сарафаны яркие, но старенькие, и ленты в косах хоть и яркие, но дешевенькие, сразу видно, и платочки простенькие, повязаны, как в деревнях носят, и лапоточки на ногах...

Боярышни?

К тетушке в город две девицы приехали, деревенские. Себя показать, людей посмотреть. И на том бы Дарёна стояла твердо.