Возвращение
Шрифт:
Боярин смягчился.
Дело молодое, то понятно. Аж молодость вспомнил. У них-то с Дуняшей не так было, а вот отец, было дело, рассказывал, как за матерью ухлестывал. Часами у подворья сидел, чтобы увидеться… красивая была, неприступная. А ромашки ей нравились. Обычные, полевые…
Царевичу не к лицу под чужими заборами околачиваться, а вот доверенного кого послать можно.
– И то верно. Мало подарок подарить, надобно знать, что к душе придется.
Михайла кивнул:
– Вот и гулял я. Уж прости, боярин,
Боярин хмыкнул, но уточнять не стал. И так понятно, мог парень и с кем из холопок сойтись, дело молодое. И про Устинью узнать чего, и так оно… полезно.
У двери поскреблись.
– Батюшка, дозволишь?
Аксинья и Дарёна. Воду принесли, короб с лекарствами, тряпицы – проходите, коли так. Боярыне вроде как и не по чину, а вот кому из боярышень – в самый раз. И внимание оказано, и в меру.
– Проходите, помогайте, – отмахнулся боярин. И к Михайле повернулся. – А дальше что?
– А дальше гляжу – идут эти двое, у дыры остановились, и один у второго трут спрашивает. Понятно же, не для хорошего дела. Я за ними в дыру да и напал.
– Ох…
Боярин на Аксинью посмотрел зло, потом рукой махнул. Баба же!
– Ты, Ксюха, не отвлекайся. Таз держи. Дарёна, что там с раной?
– Нестрашно. Мышцы рассекло, болеть будет, шить надобно. Крови парень потерял много. – Дарёна и не такого насмотрелась, в ранах тоже понимала. – А жить будет. Шрам вот останется…
– Лекарь сейчас уж будет, – посулил боярин. – Пока так промойте да примочку какую положите. Все легче будет. И одежду спасителю нашему поищите, Дарья, ты знаешь…
Нянюшка кивнула.
И поищет, и принесет.
– Хорошо, боярин.
– Дальше-то что было, Михайла?
– Дальше одного я сразу положил, а второй бы меня там и оставил, когда б не вы. Благодарствую, боярин, за помощь.
– Ты что, парень! Это я тебе благодарен! Кто другой мимо бы прошел…
– С меня бы потом царевич шкуру снял.
– И царевичу моя благодарность. Когда б не он, все мы тут погибли бы…
Преувеличивал, конечно, боярин. Ну да ладно, ему можно.
– Боярин, отписать бы царевичу, чтобы дело не замяли?
Боярин только вздохнул:
– Отпишу я сейчас.
– Он сегодня у Истермана быть должен, может, туда гонца послать?
– Пошлю, Михайла. Ты лежи, лежи… не было б хуже…
А там и наново у двери заскреблись, лекарь прибыл.
Устя у себя в светелке ко сну готовилась. Уж помолилась, когда батюшка зашел:
– Дочь, ты мне нужна срочно.
– Что случилось, батюшка?
Устя зевнула невольно, рот перекрестила…
– Царевичу письмо отписать надобно. О случившемся. Сможешь? На лембергском, чтобы лишний никто не понял?
– Смогу, конечно, батюшка. – Устя на рубаху сарафан набросила, за боярином пошла.
Письмо?
Не служба то,
«Государь мой, царевич Фёдор, холоп твой Алексейка Заболоцкий челом бьет, кланяться изволит».
Конечно, такого Устя не писала. На родном языке стоило бы. А на лембергском – проще все. Куцый он язык, рваный, собачий.
«Царевичу Фёдору Иоанновичу.
Государь, этой ночью мой дом пытались поджечь двое разбойников.
Твой слуга Михайла убил одного и пленил второго. Прошу, не оставь это дело милостью своей.
У нас в порядке все.
Боярин Заболоцкий».
На лембергском указания писать хорошо. Больше ни для чего тот язык не пригоден.
Устя отправилась спать. И знать не знала, какой переполох в столице поднимется.
Не знала она, что Фёдор отправит Истермана в Разбойный приказ, сам бы поехал, да пьян уж так, что на ногах едва держался. Что всю ночь Истерман там и проведет, наблюдая за допросом татя.
Что Фёдор к ней хотел поехать, да отговорили друзья – куда пьяным таким? Все хорошо с боярышней? Вот и не позорь девку, завтра поедешь, как должно.
Не знала, что столица, считай, с двух сторон вскипит.
Царь, которому про боярина Данилу доложили, свое требовать будет, Фёдор – свое.
Она просто спала. И снился ей любимый человек. Веселый, смеющийся, радостный.
Уже счастье.
Оно и такое, оказывается, бывает. Знать, что жив, что здоров, что жизни радуется – неуж что-то еще надобно? Не гневи Живу-матушку, Устя!
Даже не нужна ты ему будешь – уже и того довольно будет, что жив и счастлив он. Остальное-то и мелочи.
Глава 14
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой
Не было ранее такого. Точно не было.
Ни моего разговора с Марией, ни попытки поджога.
В той, прожитой жизни на Илье остался черный аркан. Машка умерла, маленькая Варенька осталась без матери, и навряд ли ей сладко было у бабки с дедом. А потом и брат мой погиб.
В той жизни никто и ничего не поджигал – к чему? Я сидела на подворье, не бывала в палатах царских, не разговаривала ни с кем… может, из-за этого?
Может быть…
Что меняется? Где я изменила линию судьбы, где натянулись новые нити кружева? Как переплелись коклюшки?
Мне не видно.
Одно точно знаю – все меняется. Куда оно придет, к чему?