Возвращение
Шрифт:
И ещё Эрагону запомнились две попытки напасть на него из темноты, сопровождаемые криками и жутковатыми стонами, и то, что в эти моменты одна лишь Сапфира по-прежнему оставалась на страже, а все остальные эльфы, обезумевшие от магии, продолжали веселье, совершенно позабыв о юном Всаднике.
На третий день праздника, как впоследствии узнал Эрагон, он все же решился прочесть эльфам свою поэму. Резко вскочив, он заявил:
— Я не кузнец, не владею искусством резьбы, не умею ни вязать, ни лепить из глины, ни рисовать. У меня вообще нет способностей к изобразительным искусствам. Да и в магических искусствах мне до вас далеко, и вряд ли я когда-нибудь сумею с вами сравниться. У меня есть только мой собственный, хотя и небольшой пока, жизненный опыт, и то, что мне довелось пережить, я попытался переложить на язык поэзии, хоть и понимаю, что до настоящих
Затем, старательно подражая манере Брома, которого он много раз слышал в Карвахолле, Эрагон начал:
В том королевстве, что лежит у моря,Средь гор, что вечно тонут в синеве,В последний день жестокой зимней стужиРождён был тот, кому судьба велелаСразить врага, который звался Дурза,В Стране Теней, в Стране Теней.Взращённый в мудрости и доброте,В тени дубов, чей век — тысячелетья,Стрелял оленей он, выслеживал медведейИ у старейшин племени учился, чтобыСразить врага, который звался Дурза,В Стране Теней, в Стране Теней.Лазутчиков выслеживал он ловко,И, в темноте парируя их подлые удары,Он бил в ответ — железом или камнем, стремясьСразить врага, который звался Дурза,В Стране Теней, в Стране Теней.Летели годы, он мужал и креп,Он закалился и душой и телом,Но нетерпенье юности бурлилоВ его крови и сердце жгло огнём.И вот однажды повстречал он девуПрелестней утренней зари, мудрее,Чем сонмы мудрецов. Во лбу её сиялСвет Гёда неземной и освещал ей путь.Глаза ж её синели цветом ночи,И в тех таинственных глубинах он увидел:Их светлый общий путь ведёт туда,Где никогда уже не будет страхаПред ворогом, который звался Дурза,В Стране Теней, в Стране Теней.Далее в сочинённой Эрагоном поэме повествовалось о том, как его герой добрался до страны этого Дурзы, встретил его и сразился с ним, «хоть сердце было хладным ужасом объято». Ему удалось одержать победу, но последнего, смертельного удара своему противнику он так и не нанёс — он чувствовал, что уже возвысился над ним, а судьбы простых смертных он не боялся. И ему не нужно было убивать «врага, который звался Дурза». И он вложил свой меч в ножны, возвратился домой и в канун летнего солнцестояния женился на своей возлюбленной. С нею он прожил много лет в мире и согласии, и вот уже борода его побелела, но тут случилось нечто непредвиденное:
Но раз во тьме, пред утренней зарёюТайком враг в комнату его прокрался,Где спал он, престарелый, крепким сном,Не ожидая ни малейшего подвоха.Воспрянув ото сна, глаза он вскинулИ взглянул в лицо извечного врага,В пустой, холодный лик угрюмой Смерти,Царицы вечной, беспросветной ночи.И вдруг покой нежданный снизошёлНа сердце воина, видавшего немало,Давно уж переставшего страшитьсяОбъятий Смерти, что конец даруют.И враг легко, как ветерок весенний,К нему склонился и, согнувшись вдвое,Вдохнул тот светлый дух, что им обоимС тех пор служил звездою путеводной.И вместе с ним они ушли навекиВ Страну Теней, в Страну Теней.Эрагон умолк, ощущая на себе взгляды слушателей, и, не поднимая головы, быстро вернулся на своё место. Ему было не
И тогда встал старейший эльф Эллесмеры, седовласый Даатхедр, и громко сказал:
— По-моему, ты недооцениваешь себя, Губитель Шейдов. Мне кажется, мы сейчас присутствуем при рождении ещё одного таланта!
А Имиладрис, подняв свою белую руку, прибавила:
— Твоё произведение, Эрагон-финиарель, займёт достойное место в библиотеке Дома Тиалдари, чтобы все желающие могли с ним ознакомиться. Я не сомневаюсь: твои стихи помогли многим из нас лучше представить себе те трудности, с которыми тебе пришлось столкнуться с тех пор, как к тебе попало яйцо Сапфиры, за которое мы в немалой мере несём ответственность. Ты должен ещё раз прочитать нам свою поэму, а мы все как следует над ней поразмыслим.
Польщённый, Эрагон склонил голову и повиновался. Когда он умолк, настало время и Сапфире представить эльфам свою работу. Дракониха взлетела, мгновенно исчезнув в ночном небе, и вскоре вернулась, неся зажатый в когтях огромный чёрный камень, величиной с трех взрослых мужчин. Приземлившись, Сапфира установила камень вертикально посреди зеленой лужайки, чтобы он всем был хорошо виден. Поверхность камня странно блестела — видимо, она была оплавлена, а затем Сапфира каким-то образом придала ей удивительную форму: бесчисленные замысловатые извивы, переплетающиеся между собой и похожие на внезапно замёрзшие волны. Бороздчатые языки то сливались, то расходились такими крутыми спиралями, что глаз не в состоянии был до конца отследить ни одно из направлений.
Поскольку Эрагон тоже видел эту скульптуру впервые, он глядел на неё с не меньшим интересом, чем эльфы.
«Как ты это сделала?» — мысленно спросил он Сапфиру.
Она даже зажмурилась от удовольствия:
«Просто лизала расплавленный камень».
Она вдруг низко наклонилась и выдохнула мощный язык пламени прямо на камень, окутав его золотистым ореолом. Лучи этого света протянулись, казалось, прямо к звёздам, цепляясь за них своими тонкими сияющими пальцами. Наконец Сапфира сомкнула челюсти, и тонкие неровные края этой необычной скульптуры зарделись вишнёво-красным, а в углублениях и впадинах заплясали маленькие огоньки. Казалось, извивы волн на поверхности камня ожили, зашевелились… Это было так красиво и необычно, что эльфы завопили от восторга, хлопая в ладоши и танцуя вокруг камня. Кто-то воскликнул:
— Превосходно, Сверкающая Чешуя!
«Это было прекрасно!» — с восхищением сказал ей и Эрагон.
Сапфира благодарно ткнулась носом ему в руку:
«Спасибо, малыш!»
Затем свой дар принёс старый Глаэдр: плаху красного дуба, на которой он своим острым когтем вырезал Эллесмеру такой, какой она видится с высоты птичьего полёта. Затем Оромис представил своё подношение: свиток с каллиграфически написанным текстом — копией «Лэ о Мореходе Вестари», — который он так долго иллюстрировал. Эрагон часто наблюдал во время уроков, как он это делает. В верхней части свитка стройными рядами располагались иероглифы древнего языка, а нижнюю занимала панорама некоего фантастического ландшафта, выполненная с поразительным мастерством и детальной точностью.
Вдруг Эрагон почувствовал, как Арья берет его за руку и тянет за собой к дереву Меноа. Когда они остановились, она сказала:
— Смотри, волшебные огни начинают угасать. Осталось всего несколько часов, и с приходом зари мы должны будем вернуться в холодный мир разума.
Вокруг дерева вновь собирались эльфы, их лица сияли в предвкушении предстоящего зрелища. Королева Имиладрис, важно проследовав сквозь толпу, вновь поднялась на тот же широкий искривлённый корень, остановилась у самого ствола и повернулась лицом к толпе эльфов.
— Согласно традиции, соединившей судьбы эльфов и драконов и установленной после окончания Войны ещё королевой Тармунорой, первым Всадником Эрагоном и белым драконом, достойнейшим представителем своего народа — хотя имя его и невозможно произнести ни на нашем, ни на каком-либо ином языке, — мы раз в сто лет собираемся, чтобы отметить великий праздник нашей Клятвы Крови песнями, танцами и плодами наших трудов. Когда мы в последний раз отмечали Агэти Блёдрен, положение наше было поистине отчаянным. С тех пор оно несколько изменилось к лучшему — и это результат наших совместных усилий. Эльфы, гномы и вардены немало потрудились для этого, хотя Алагейзия по-прежнему пребывает под мрачной тенью Проклятых, а мы по-прежнему вынуждены стыдиться того, что так подвели драконов, отказав в помощи Всадникам.