Вперед в прошлое 11
Шрифт:
— Егор, темно же ведь, и ты спиной к свету, откуда нам знать, что это ты.
Этого не было видно, но откуда-то я знал, что Алтанбаев улыбается. За спиной зашушукались, и я отдал арматуру Илье — в знак мирных намерений. Алтанбаев протянул граблю, я пожал ее, представился.
— Мартынов.
— Да знаю я, кто ты. Тот самый жирный, который Зяму нахлобучил. А я ему тогда не поверил.
Обернувшись, он дал подзатыльник самому мелкому, очевидно, Зяме. Я подумал, что раз ему с ментенышем
— По какому вопросу? — спросил я, хотя сам уже догадывался.
— На тебя был наезд, — предъявил Алтанбаев. — С хера ли на такого — наезд?
По идее, я должен был обидеться на его слова. Но мысли были о другом. Если знает он, то знают все, в том числе менты и мой отец, но — тишина. Почему? Может, они и причина наезда им известна?
— Я сам пытаюсь это выяснить. Как выясню — скажу.
Алтанбаев не ожидал такого ответа, и в башке у него заискрило, он почесал в затылке.
— Тебе ниче не предъявили? — удивился он.
— Предъявили беспредел.
Запрокинув голову, Алтанбаев заржал, указал на меня пальцем. Его прихлебатели поняли: можно, и грянули хохотом.
— В натуре? — Алтанбаев хлопнул себя по ляжкам.
— В натуре. Металлисты попытались выяснить, кто предъявил и почему. Огребли.
— Херово, блин, — констатировал он, обернулся к своей банде. — Не по понятиям на нашего наехали, так?
Все согласились. Алтанбаев подошел и положил руку мне на плечо, проговорил, дохнув застоявшимся сигаретным дымом:
— Вижу, пацан ты нормальный. Вижу, наезд гнилой. А мы своих в обиду не даем. Че за дела, когда гниды какие-то заводские будут почем зря наших, николаевских, щемить!
Прихлебатели согласно загудели, как пчелы на цветущей сирени. Ну, или мухи на… росянке. Прищурившись, я спросил:
— Не понял, ты за меня подписываешься?
В стволе мозга Алтанбаева заворочался первозданный территориальный инстинкт, овладел парнем, отключил инстинкт самосохранения, размножения и прочие менее важные. Наших бьют! А-ля, у-лю! На вилы интервентов! Погнали городских!
Никакой логики, ни грамма осмысленности. Бессмысленный стихийный порыв, и остановить одержимого может только удар «КАМАЗа».
На душе стало легко и радостно: мы не одни! Все николаевские с нами! И сразу пришло беспокойство: а как это отразится на времени грядущей катастрофы?
— Ну а как? Смотреть, когда такое творится? — возмутился кто-то за спиной Алтанбаева.
Все закивали, и наши, и гопники. Алтанбаев хлопнул меня по спине.
— Ты поступил бы так же! Вы ж типа боксеры, да? С тренировки идете?
—
— И че, прям толковые боксеры? — спросили из-за спины Егора.
— Да, блин! — узнал я голос Зямы. — Отвечаю!
— А ты главный? — Алтанбаев толкнул меня в грудь, но я устоял.
Тогда он стал прыгать вокруг меня и наносить воображаемые удары.
— Ну че ты? Дерись!
Я смотрел на его обезьяньи скачки, прижав руки к груди — на всякий случай, вдруг и правда решится ударить по приколу, а сам задал риторический вопрос:
— Самая лучшая драка какая?
Алтанбаев остановился, разинув рот.
— Ну-у… э-э-э…
— Та, которую удалось избежать, — холодно ответил я. — Если хочешь меня проверить, давай отойдем туда, где свет. Ну, или завтра забьемся, обговорим правила и будем рубиться.
В моем голосе было столько уверенности, что он спасовал. Чтобы не агрить будущего союзника, я обратился к Меликову:
— Рам, давай покажем пацанам кузькину мать.
— Пусть извинится за черного, — проворчал Рамиль.
К моему удивлению, Алтанбаев бычить не стал.
— Да ладно, проехали. Нормальный ты пацан. Я и сам — Ал-тан-ба-ев, хоть рожа рязанская. — Он чиркнул зажигалкой, освещая свое лицо.
Он отдаленно напоминал Бреда Питт, только нос не вздернутый, а прямой и тонкий. Абсолютное несоответствие внешности и поведения.
— Нормальная рожа, — оценила Лихолетова кокетливо. — Симпатичная даже.
Егор заулыбался, провел пятерней по бритой макушке.
— Так че там кузькина мать-то?
— Темно. Давай к остановке, там фонарь есть, — предложил Рамиль, потирая руки.
Компания гопников потянулась к остановке, как стайка молей — на свет, мы — за ними. По голосу я узнал среди свиты Алтанбаева нашего Заславского.
На остановке стояла кудрявая женщина лет сорока. Увидев нас, она испуганно распахнула глаза, попятилась. Алтанбаеву было все равно, а мне стало жаль ее, и я крикнул:
— Не бойтесь, мы вас не тронем. И никого не тронем.
— Спортсмен гражданку не обидит! — поддержал меня Кабанов.
Но тетка предпочла отойти подальше, освобождая нам асфальтированный пятачок. Я отдал сумку Боре, Рам — Чабанову, и мы встали друг напротив друга в боксерской стойке. Рам сделал ложный выпад, я тоже шагнул навстречу и обозначил «двойку». Рам успел закрыться, отпрыгнул, попытался ударить ногой мое бедро, я выставил блок, подняв колено, схватил его за икру, чуть дернул на себя. Говоря:
— Ронять его не буду. Представьте, что дальше бой перешел в партер.
— Это ж в театре, — ляпнул кто-то и получил затрещину.