Впереди веков. Микеланджело
Шрифт:
Он опускается на колени перед одной из них, а когда поднимает на неё глаза, ему кажется, что она что-то шепчет, утешает, ободряет его… улыбается… И ему становится легко и радостно.
Над его головой раздаётся старческий смеющийся голос:
– Молиться-то молись, а к чему сумки у паперти терять? Не попадёт разве тебе за это в школе? Хорошо, что я поднял. На, получай!
И церковный сторож протягивает смущённому Микеланджело его сумку, прибавляя для порядка сердитым тоном:
– Видно, мало тебя дерут, мальчишка!
Микеланджело берёт сумку и, опустив голову, выходит из церкви. Сколько он здесь пробыл и как ему достанется
Мессэр Франческо с грозным лицом молча указывает мальчику на окно, прерывая несносные звуки заучиваемых хором латинских спряжений:
– Финис! Явился, бездельник? Смотри, маленький лентяй, где солнце! Я выбью из тебя эту дурь! Шататься по улицам, когда нужно идти в школу! А ну, покажи сумку – ещё успеешь отведать моей трости. Так, он принёс сладкие офелетти! Смотрите: на грифельной доске бездельник нарисовал рожи! И одна фигура – с тростью! Да ты вздумал высмеивать своего учителя? Погоди же, погоди!
Лицо мессэра Франческо делается багровым.
– А, погоди, погоди, бездельник! Ты не похож на своего брата Лионардо, примерного ученика и в поведении и в учении… Но я тебя вышколю! И как ловко научился чертить рожи, подумать только!
Портрет синьора Франческо вышел необычайно удачным. На скамьях вытянулись шеи любопытных школьников, и дальнозоркие глаза разглядели метко схваченное злобное и в то же время безобразно-комическое выражение лица учителя. Они задыхаются от смеха, пряча лица за грифельные доски с латинскими глаголами.
– На колени! Финис! После уроков останешься на час, и я всё расскажу отцу! А пока вот, получай!
И трость мессэра Франческо запрыгала по спине Микеланджело. Он молчит, стиснув зубы, точно каменный.
Потом скучный урок, тягучие латинские окончания… склонения… спряжения… Чтение молитв по-латыни, как учит католическая церковь… И скрипит, скрипит противный голос учителя…
А когда ученики расходятся по домам и один только наказанный Микеланджело остаётся на лишний час в школе, мессэр Франческо торжественно отправляется к отцу провинившегося школьника с серьёзным разговором о том, что мальчик совсем отбился от рук и готовит себе безотрадную участь бездельника, бродяги.
Микеланджело видит в окно его удаляющуюся напыщенно-горделивую фигуру в длинной мантии учёного и прислушивается с тоскою к стуку ненавистной трости по уличным плитам.
Микеланджело никогда не забыть гневного лица, с каким встретил отец его возвращение… Почему он никогда не может ему угодить, хотя от души хочет этого? Ведь он помнит, как отец плакал над гробом матери и потом, обнимая детей, говорил таким раздирающим душу голосом:
«Урсула… Урсула… вот они остались мне в утешение – мои бедные сироты… и самый маленький… Как я буду жить, Урсула?»
С тех пор сердце Микеланджело навсегда прильнуло к этому вспыльчивому, горячему и несдержанному повелителю всей его жизни, так часто несправедливому и всё-таки несчастному, и всё-таки родному…
Сегодня лицо отца пылает, глаза мечут молнии, а руками, сжатыми в кулаки, он потрясает над головою сына. Он кричит громовым голосом:
– А, ленивец, чаша терпения моего переполнилась! Я выбью из тебя палкой непослушание! Не учить латыни, опаздывать в школу, размалёвывать стены да ещё насмехаться, позорить всеми уважаемого учителя!
Урсула тихонько вытирает передником слёзы, стоя у дверей, но не смеет заступиться
Тут же мессэр Франческо с лицом грозного обвинителя. Он заявил, что если отец не обуздает сына, то придётся выгнать его из школы.
Самолюбие Микеланджело оскорблено новой пыткой унижения. Ведь он уже вынес сегодня наказание в школе, а теперь опять должен унижаться здесь, дома, перед всеми в семье…
– Ну, кому я говорю? На колени!
Трость отца касается его спины. Брат Буонаррото громко хихикнул. Микеланджело не может побороть в себе вспыхнувший гнев и вскакивает, бледный, трепещущий, со сверкающими от гнева глазами:
– Отец! Отец! Что ты делаешь?!
Этот детский крик способен перевернуть кому угодно сердце. Микеланджело никак не может привыкнуть к унижению и колотушкам, и хотя, согласно обычаю того времени, побои в ходу для всех детей, но ему приходится выносить их больше и чаще других. Когда отец его сечёт, он молчит, закусив губу, тогда как Лионардо целует бьющую руку и всячески пресмыкается, а Буонаррото и Джовансимоне громко кричат. Но сегодня он не виноват. Нет, не виноват. Его называют ленивцем, а это неправда: сегодня он бежал изо всех сил в школу, чтобы не опоздать, побежал ближней дорогою. Разве он виноват, что ему попалась на площади статуя с лилией, а потом потянуло в собор, где он увидел другие, ещё более прекрасные, в таком нежном освещении лампад?.. А рисунки?.. А измазанные стены? Разве он виноват, что рука его сама, помимо воли, чертит где попало?
Сделав над собой страшное усилие, Микеланджело опускается на колени, бледный от стыда:
– Я прошу прощения, синьор, но я не виноват, право, не виноват! Я буду учиться по-латыни, не буду опаздывать в школу и не стану рисовать мессэра Франческо…
– И никогда больше не пачкать ни стен, ни доски! – закричал отец…
Микеланджело ещё ниже опустил голову. Что пролепетал он, захлебнувшись слезами? Никто не слыхал, но разве мог он дать обещание, которого не было сил сдержать? Ведь как раз сегодня у него в голове крепко засело решение срисовать те статуи, которые он видел на площади и в соборе. И как он это раньше видел их и не попробовал нарисовать на память?
III
«Вот то, что мне нужно»
Невозможное нельзя выполнить, а Микеланджело не мог не рисовать, да, пожалуй, не мог и не опаздывать в школу. Латынь он кое-как одолевал, а вот прийти в школу вовремя было нелегко, хотя ноги у него были резвые и, засмотревшись на что-нибудь дорогой, он бежал потом сломя голову. Невозможно было удержаться и не засмотреться.
Ходить в школу одною дорогой очень скучно. Идёшь и знаешь каждый камешек, каждую выбоину в стене. И Микеланджело придумывал чуть ли не каждый день дорогу в обход. Зато сколько он видел примечательного! Его память наполнялась образами. Чего-чего только нет: и люди, и звери, и птицы. А в первую свободную минуту он со страстью бросался рисовать. И живые модели служили мальчику для рисунков на камне, на заборе, на старой доске, и могучие изваяния из мрамора и бронзы, и роспись красками где-нибудь на стене церкви или монастыря. А Флоренция была вся как собрание редкостных изваяний и картин и замечательных зданий. Где тут утерпеть?