Впереди веков. Микеланджело
Шрифт:
Микеланджело с благоговением переступил порог мастерской. И опять он видел только спину художника, занятого работой, и слышал, как он, указывая длинной кистью на верх картины, сердито покрикивал:
– Тяжело! Неужели не видишь, что тяжело? Эй, Граначчи, где ты там запропастился с лаком? Ну, ну, поворачивайся живее!
Гирландайо обернулся. Он показался Микеланджело необыкновенно привлекательным, с его живым блеском глаз и гибкой фигурой; да и голос его показался особенно мелодичным в сравнении со скрипучим голосом мессэра Франческо. Микеланджело был очарован. Но Гирландайо
Микеланджело, застыв на месте, пожирал глазами бесчисленные начатые и полузаконченные работы мастера и его учеников, и всё здесь казалось ему священным, даже самые камни пола. А Граначчи шептал, пробегая мимо, в самое ухо:
– Тебе небось завидно? Бросай-ка ты поскорее твою тарабарщину да поступай к нашему мастеру. Разве я не прав: тебе нечего делать в школе!
Микеланджело и сам так думал. В этот день он совсем в неё не пошёл. А потом ещё пропустил, и ещё, и уже начал помогать ученикам Гирландайо растирать краски, мыть кисти и разжигать уголь в маленьком горне.
Синьор Франческо наконец сказал своё последнее, решительное и грозное «финис!», заявив об этом мессэру Лодовико Буонарроти и не оставляя никакой надежды на прощение. С этим событием, к счастью, совпало то, что Гирландайо наконец заметил молчаливого и проворного мальчика и сказал:
– Это что там за мышь снуёт между моими мальчишками?
– Это не мышь, маэстро, а тоже мальчишка, который хочет у вас поучиться и послужить вам, как служим мы, старшие! – смело доложил Граначчи.
– Вот как? Если так, кто ему мешает у меня остаться? Только выгоню в одну минуту, если будет не слушаться или безобразничать. Выгоню и в том случае, если он ничего не будет смыслить в моем деле. И потом, надо сделать, чтобы не было никаких историй с его родителями. Я вовсе не хочу разговоров, будто бы я сманиваю мальчишку…
И опять послышался голос Граначчи:
– Он научится, маэстро, за это я ручаюсь! Посмотрели бы вы, как он рисует! Ни одного забора чистого не обойдёт. А как здорово нарисовал он этого надутого индюка с тростью, своего учителя, мессэра Франческо!
Гирландайо улыбнулся. Он знал школьного учителя.
А Граначчи уже показывал клочок бумаги, который как-то принёс ему Микеланджело:
– Не похоже, скажете, не похоже на индюка?
Художник потянул к себе рисунок.
У мальчугана действительно прямые задатки к ремеслу художника.
– Ну ладно, приятель, в таком случае скажи мне, где живёшь и как зовут твоего отца. Делать нечего, схожу к нему потолковать. А ты принеси мне всё, что у тебя есть из рисунков.
Микеланджело не заставил повторять приказание.
Неторопливо рассматривал детские рисунки Гирландайо, вглядывался в смелые штрихи, и нахмуренное лицо его прояснилось.
– Ладно, – сказал он коротко, – завтра жди меня в гости к твоему отцу.
Он не боялся грубого приёма, хоть и знал, что Лодовико Буонарроти не поклонник искусств. Известность давала ему доступ во все лучшие дома Флоренции.
IV
Корабли сожжены
Синьор
– Добро пожаловать, любезный сосед! Я счастлив, что наконец-то имею честь принять вас, прославленного во Флоренции, да и не в одной только Флоренции, великого маэстро. Я не смею мечтать, чтобы моя жена удостоилась иметь свой портрет кисти самого знаменитого Гирландайо. Лукреция, приветствуй желанного гостя…
Несмотря на то что Микеланджело был дома и слышал эти напыщенные любезности, он притаился, не смея выглянуть. Ох, что-то сейчас будет!
Из своего уголка под лестницей, ведущей в комнаты, где он жил вместе с Урсулой и братьями, он видел, как в парадную комнату прошла мачеха, прямая как жердь, затянутая в тяжёлое парчовое платье, и слышал знакомый голос художника, который вчера ему казался необыкновенным.
– А мне вдвойне приятно переступить порог этого дома. Имя Буонарроти Симони известно всякому флорентинцу, и я могу гордиться таким посещением… Моё глубочайшее уважение прекрасной супруге мессэра Лодовико, великолепной мадонне Лукреции…
И ещё немало наговорили они друг другу любезностей, прежде чем Гирландайо приступил к делу:
– Вы, вероятно, спрашиваете себя, синьор, о главной цели моего неожиданного посещения? Я пришёл просить у вас дать мне и совладельцу моей мастерской, брату моему Давиду, возможность сделать из вашего сына Микеланджело художника, который бы мог прославить имя того, кто произвёл его на свет. Я уверен, что он оправдает мои надежды.
Буонарроти побледнел и выпрямился во весь рост. Глаза его сверкали; рука конвульсивно сжалась в кулак. Ему хотелось задушить Гирландайо, и он только прохрипел:
– Что вы сказали? Микеланджело, сына моего?
Мадонна Лукреция знала вспыльчивость мужа. Услышав грозные ноты в его голосе, она вскочила и, придерживая тяжёлые складки своего платья, незаметно выскользнула из комнаты. Её испуганное лицо мелькнуло перед пасынком, забившимся под лестницей, и он понял, что начинается ураган. О, если бы мачеха сказала хоть слово, чтобы поддержать маэстро, она, может быть, смягчила бы гнев отца! Но она всегда предпочитает молчать и оставаться в стороне: не стоит ввязываться в семейные дела. Мадонне Лукреции лишь бы иметь наряды, благо муж не мешает покупать их, когда есть деньги. К тому же после покойной Франчески их осталось немало на долю её заместительницы.
В парадном покое на минуту воцарилась глубокая тишина. Синьор Буонарроти провёл рукою по лбу, как будто отгоняя навязчивые мысли, пришёл в себя и опустился в кресло; губы сложились в презрительную улыбку. Чего хочет от него этот человек? Украсть сына, сделать из него жалкого подмалёвщика своих картин? Сделать не учёного, не вельможу, не воина, а ремесленника? Ну что ж, посмотрим. Пусть придёт сюда мальчик… Буонарроти встал, подошёл к двери и, отдёрнув тяжёлый занавес, крикнул:
– Микеланджело! Сына моего сюда! Эй, кто там есть?