Врачеватель. Олигархическая сказка
Шрифт:
– И ты тогда вернулся?
– Нет, не сразу. Я закричал… Нет, я к нему взмолился: «Ну дай же мне всего одну секунду, чтобы взглянуть в твои божественные очи! Всего одно мгновение – и я познаю истинное счастье!» И вот когда моя душа, истерзанная предвкушеньем чуда, от неземной любви разорвалась на миллиарды маленьких частичек, тогда я понял, что поднялся всего лишь на одну ступень той лестницы, которая, взмывая вверх, ведет к Создателю. Быть может, это-то и есть, к большому счастью, бесконечность?
Рассвет уже вовсю играл палитрой невообразимых
– О чем задумалось, любимое дитя? – Пал Палыч улыбнулся, – дитя, которую зовут Лариска Пална. Надеюсь, что на этот раз я, хоть частично, смог вам ответить на поставленный вопрос?
– Ну, не совсем. Но то, что ты сказал, мне тоже очень интересно. Я должна подумать. Подумаю, а после кой о чем спрошу. О'кей?
– Ну, кто бы в этом сомневался?
Ребенок поднял вверх обе руки.
– Папулик, а теперь не отвлекайся! И как всегда, на счет «четыре». И раз, и два, и три… Четыре!
На славу разбежавшись, оба с впечатляющей синхронностью нырнули рыбкой в широченную кровать. Лишь прочность, качество и непомерная дороговизна спасли кровать от неизбежного постыдного крушения. Даже не скрипнув, она все же подумала невольно: «А если бы по мне проехал его «Брабус»? Хотя мне жаловаться грех. Я в общем-то хозяином довольна».
Лежа на спине в своей постели, Пал Палыч не терял надежды еще немножечко вздремнуть. Он терпеливо ждал, когда, упершись ему в грудь «острющим» локотком, ребенок завершит намеченный на утро список тем… Ну и, конечно, череду вопросов.
– Папулик, хочешь, я тебе открою маленький секрет? О нем еще никто не знает.
– Хочу, – вздохнул Пал Палыч обреченно.
– У нашей тети Лены– баронессы…
– Лариска Пална, – прервал ее Остроголов, – мы же с тобой договорились. Ты отлично знаешь: она не любит, когда ее так называют. Даже за глаза.
– Ну не сердись, Пал Палыч, каюсь. Просто с губ слетело. Но ты и сам не хуже меня знаешь, что все кругом ее так называют. Да тот же Зямкин, например. Я лично слышала, как он ей говорил: «Ты, баронесса, моя вечная любовь, и я для счастья нашего ребенка ни сил, ни средств не пожалею».
– Так в чем секрет, Лариска Пална? Не то немедленно усну. А вот подслушивать, подруга, по меньшей мере, неприлично.
– Папуля, как ты можешь? Да не подслушивала я! Он это говорил на кухне, при народе. И мама слышала, и я, и Женя…
– Ну хорошо, прости. Так в чем секрет?
– У Лены будет девочка. Отнюдь не мальчик.
– Что, в этом твой секрет? – зевнул Пал Палыч. – УЗИ же показало: будет мальчик. А там, я знаю, очень классные врачи. Они сказали, что уверены на сто процентов.
– Твои врачи да и твое УЗИ об этом знать не могут.
– Ну, конечно. Зато об этом знаешь ты.
– А я, папуленька, не знаю. Я чувствую, а, значит, знаю. И вот когда она родит, тогда посмотрим: кто был прав. Ну, а пока можешь считать, что я дуреха и на меня не стоит обращать внимания.
Лариса
– Какая ж ты у нас дуреха? Ты – умница. Ну и тем более не обратить вниманья на тебя – ну просто невозможно. Давай-ка лучше поцелуемся носами.
Носы соприкоснулись, после чего немедля был продолжен разговор.
– Я вот еще о чем подумала, папуля, – сказал ребенок, глядя в потолок, – вот если б вы меня нашли чуть раньше, наверно б не успели с мамой разлюбиться.
– Лариска, кто тебе сказал?..
– А говорить не надо. Я же не слепая. Просто очень жаль. Но и, в конце концов, не так уж страшно. Достаточно того, что я вас одинаково люблю. А это главное. Ведь так, папуля?
Кивнув согласно головой, Пал Палыч промолчал.
– А мама наша все равно уйдет в монахини, – бесстрастно произнес ребенок.
– Что ты такое говоришь, Лариса? – Пал Палыча буквально в миг приподняло с кровати. Он не мигая пристально смотрел в глаза ребенку. – Что ты такое говоришь?
– Я говорю, что чувствую и вижу. Наверное, все то, что раньше дорого ей было в жизни, ушло и больше не вернется. Она не сможет жить, как прежде, а в будущем ей просто некем жить. И, значит, есть одна дорога – к Богу.
– Как некем? Что ты там плетешь? – Пал Палыч окончательно расстался с мыслью под утро подремать с часочек. – А ты, Сережка?.. Как же некем?
– Ну, мы с Сережкой… Мы скорей с тобою. И мама это знает. И ей в душе от этого за нас спокойно. Она у нас хорошая и добрая, вот только… Только мамуля никогда не знала, что она будет делать завтра. Нет-нет, она уйдет в монахини, увидишь.
– Она тебе об этом говорила?
– Ни словечка. Об этом никому не говорят. Ты знаешь, где она сейчас?
– Как где? Наверное мамуля спит еще…
– А вот и нет. Она еще вчера чуть свет уехала к дяде Сереже в Тихонову пустынь… Ой, прости, опять забыла! Я знаю, что его нельзя так называть, но он мне разрешает. Всегда смеется, говорит, что можно. О, Боже-Господи, как я его люблю! В нем тоже сгусток света. Я Филарета вижу хорошо. В нем тоже нет ни серого, ни черного, ни злого. Одно сияние, одно добро.
Ребенок потянул Остроголова за рукав пижамы.
– Ну что ты все сидишь? Ложись уже.
Пал Палыч лег обратно на кровать, не зная, что ответить существу, которое, казалось, было мудрей его на целое столетие.
– К нам в детский дом, – невозмутимо продолжал звенеть бубенчик, – два раза приезжали монашки из монастыря. Они совсем-совсем другие. Они все очень скромные и тихо говорят. У них, папулечка, спокойные и добрые глаза. И видно, как ко всем они относятся с любовью. Я с ними…
Ребенок замолчал и, положив изящную по-детски, глазасто-белокурую головку на твердокаменную грудь Остроголова, мирно посапывал, еще не зная, что он станет делать, когда проснется в свете солнечных лучей, дающих жизнь всему живому на этой самой замечательной планете, которую придумал Бог.