Врачеватель. Олигархическая сказка
Шрифт:
– Вот уж крупняк, так крупняк. Сто пудов – за четыре кило потянет.
Обняв дочь, молодая мать нежно поцеловала ее крошечную головку.
– Ну вот видишь, – Комиссаров прижался щекой к лицу баронессы, – все обошлось. Теперь все будет хорошо.
Совсем обессиленная, но абсолютно счастливая, она нашла в себе силы улыбнуться в ответ Алексею Николаевичу.
Кто-то из ассистентов заметил профессору:
– Станислав Юрьевич, обратите внимание, пульсация пуповины прекратилась.
– Да, вижу. Действительно быстро, – на секунду задумавшись, ответил тот. – Сильная девочка. Судя по всему, жадиной
Столь же неординарно быстро, как и прекратилась пульсация пуповины, вышел похожий на сдутую камеру от волейбольного мяча послед, освободив тело роженицы от уже ненужной оболочки.
– Станислав Юрьевич, смотрите: у матери падает давление!.. Редкий нитевидный пульс…
– Это еще что за фокусы? Не с чего ему падать, – старый приятель Комиссарова не шутил. – это уже какая-то мистика! А ну-ка быстро!..
– Алеша, – баронесса едва шевелила губами, – заклинаю!… Не отдава… Не отдавайте моего ребенка ей… Не отдава…
– Кому? Кому, Лена? Стой! Ты куда?! – что есть силы закричал Комиссаров, но, похоже, баронесса его уже не слышала.
Она закрыла глаза и поднялась, с немного грустной улыбкой наблюдая сверху, как доктора отчаянно пытаются вернуть ее обратно, делая прямой массаж сердца, искусственную вентиляцию легких… И только Комиссаров стоял, как вкопанный, и задрав голов у, завороженно смотрел вверх, будто на потолке родильной палаты увидел радугу.
– Мой Боже всемилостивый, какие же они люди неразумные, – с сожалением подумала она. – Как же можно не понимать, что вся эта земная жизнь не что иное, как тягостное ежесекундное притяжение.
С неописуемым, ни с чем не сравнимым ощущением легкости, взмывая ввысь, уже неземная гражданка Зямкина в неопределяемую долю мгновения трансформировала дом два, строение один по улице Еланского в микроскопическую точку, затерянную на фоне огромного светящегося мегаполиса.
Возможно почувствовав какой-то сильный внутренний толчок, Федор, секунду назад спавший крепким беспробудным сном, открыл глаза и, словно неваляшка, вскочив с дивана, тут же сел обратно.
– Серега, ты спишь? – скорее даже самому себе задал он вопрос, в котором, однако, прозвучали тревожные, будоражащие слух, таинственные и почти мистические нотки.
– Я?.. Нет, не сплю, – еще во сне ответил Сергей, после чего моментально проснулся. – Нет-нет, я не спал, – говорил он, удивленно озираясь по сторонам.
– Серега, чуешь, – Зямкин взволнованно бормотал себе под нос, почему-то не отрывая взгляда от верхнего угла окна, – я сейчас в один миг … Вот прям в одну секунду, ясно так, совсем отчетливо увидел всю картину, как у меня родилась дочь. Представляешь?
– Ну и отлично, – устало улыбнулся Сергей. – Только ты во сне перепутал пол. Врачи же сказали: пацан будет. И как я думаю – похожий, к сожалению, на тебя. Но будем надеяться, что, может, еще и не на тебя.
– Нет. Теперь точно знаю – девочка, – не отреагировав на иронию Сергея, серьезно ответил Федор. – И потом… Слушай, давай позвоним Комиссарову. У меня такое чувство, что я больше Лену не увижу.
– И двух часов не прошло, – Сергей взглянул на часы, – а Комиссаров говорил, как минимум, три. Так быстро не рожают… Старый, ты вот что: не мельтеши и не мели вздор. Лады? Давай
– И правда, пойдем лучше на воздух.
Они вышли из приемного отделения, глубоко вбирая легкими свежий и холодный ноябрьский воздух. Хотели, было, закурить, но, подумав, делать этого не стали. Положив сигареты обратно в пачку, кто-то из них сказал:
– Воздух чудный… И тишина какая-то зловещая…
– Осл'aби, ост'aви, прости, Боже, прегрешения н'aша, в'oльная и нев'oльная, яже в слове и в деле, яже в в'eдении и в не в'eдении, яже во дни и в нощи, яже во уме и промышл'eнии: вся нам прости, яко Благ и Человеколюбец.
Не став пока монахиней, будучи еще послушницей и не нареченная именем новым, в маленькой келье, где были разве что деревянная жесткая кровать да маленький столик, при свете горевшей лампадки, перед иконами Спасителя и Богородицы, с покрытой головой и облаченная в подризник, Лариса Дмитриевна в ночи усердно и неистово молила Бога, дабы простил, на путь истинный наставив, всех тех, кого она любила и тех, кого знать не могла.
– Федор Аркадьевич, гляди, – улыбнулся Сергей, показывая на джип, стоявший от них в двадцати шагах, – охрана спит, служба идет. Странно, что до сих пор от Лениного храпа не повылетали стекла. Слушай, а давай приколемся. Я тихо залезу в салон и брошусь радостно ему на шею. Скажу, что баронесса тройню родила, а ты у нас теперь самый счастливый папаша на свете.
– Только зубы не потеряй, прикольщик, – в тон ему ответил счастливый отец. – От неожиданности люди, бывает, лбом стены прошибают. Так что лучше не буди в спящем зверя.
Подойдя с противоположной стороны, Сергей осторожно открыл дверь джипа, где на заднем сидении неподвижно сидел Леонид, вовсе не издавая своей гортанью столь ожидаемого громкого храпа.
– Ненавидящих и обидящих нас прости, Господи Человеколюбче, – осеняя себя крестным знамением и не чувствуя собственных колен, молилась Лариса Дмитриевна. – Благотворящим благотвори. Братиям и сродником нашим даруй яже ко спасению прощения и жизнь вечную. В немощей сущия посети и исцеление даруй…
Приблизившись вплотную к Леониду, прислонившему голову к заднему стеклу автомобильной двери, Сергей сразу же увидел в размер калибра черную дырочку, зиявшую на лбу и резко контрастировавшую с бледным, безжизненным лицом охранника. Обернувшись, он еще успел запечатлеть в своей памяти направленное на него вытянутое глушителем жадное дуло пистолета с последовавшей мгновенной, им так и неосознанной, но очень яркой вспышкой.
– Заповедавших нам недостойным молитися о них помилуй по велицей Твоей милости. Помяни, Господи, прежде усопших отец и братий наших и упокой их, идеже присещает свет лица Твоего. Помяни, Господи, братий наших плененных и избави я от всякого обетояния. Помяни, Господи, плодоносящих и доброделающих во святых Твоих церквах, и даждь им яже ко спасению прощения и жизнь вечную…