Враг престола
Шрифт:
Вокруг вновь был призрачный туман. Они всё ещё шагали сквозь него. Сокрытые. Брошенные. Забытые. Юноша чувствовал их присутствие, но теперь их гнев, их боль, их печаль не страшили его. Вместо этого они находили отклик в его молодом сердце.
Теперь он был не один. Рядом с ним стоял хранитель. Как и тогда, в пустынном храме, он был облачён в зловещие угольночёрные доспехи.
— Вы — они? — задал Эдуард вопрос, на который
— Да.
— Люди думают, вы сгинули, но это не так, верно? Вы всегда были здесь, с нами?
— Да.
— Простите нас. Этого не должно было произойти. Мы не должны были забывать.
— Ты должен… пустить нас.
В это мгновение Эдуард особенно остро почувствовал их гнев. Безумие, владеющее теми, кто окружал его в холодной пустоте.
Они бессильно разрывались меж двумя мирами, неспособные ни вернуться домой, ни обрести вожделенное забвение.
Их жертва. Их награда. Их проклятие.
Эдуарду стало страшно. Когда–то они были людьми, но это было давно, много веков назад. В кого превратились они теперь? Что будет, если они вернутся? В памяти всплыли видения смерти и разрушения. Образ бессмертного легиона, вновь шагающего по земле людей. Без усталости. Без страха. Без жалости.
— Вам не нужно вмешиваться, — сказал Эдуард, в голосе которого послышалась мольба. — Я соберу людей. Это наша ошибка, наша вина, и нам исправлять её.
Страж повернул к нему голову. В недрах шлема пылали два призрачных огонька, озаряющие пустые глазницы иссохшего черепа.
— Ты… не понимаешь, — сказал мёртвый легионер и поднял руку, указывая куда–то вдаль. — Но ты поймёшь.
Проследив за указующим перстом, Эдуард вновь увидел ту самую кроваво–красную звезду, пылающую над горизонтом. Он вдруг понял, что огонь её жив, что звездой владеет чужеродная, страшная воля. Эдуард смотрел и чувствовал, как его тоже пристально изучают — с холодным и хищным интересом. Кто–то незнакомый. Далёкий. Древний. Злой.
— Время… на исходе.
Когда глаза Эдуарда открылись, он содрогнулся всем телом. Так бывало всякий раз, когда тревожные сны овладевали им во мраке ночи.
Рядом, в складках одеяла что–то пошевелилось. Он был не один. Образы жутких видений были ещё слишком сильны в памяти.
Эдуард хотел вскрикнуть. Тело напряглось, готовое вскочить и схватиться за оружие. На покрытую жёсткой
— Тебе приснился дурной сон, мой единственный.
Трепетное нагое тело Гайде прильнуло к нему в ночи, словно отгоняя страхи и тревоги. Счастье и лёгкость наполняли сердце юноши, и всё–таки его решимость таяла, словно воск свечи, растопленный ярким пламенем её нежности.
Хотел бы Эдуард, чтобы она была права. Чтобы это был всего лишь ночной кошмар. Но с тех пор как он посетил пустынное святилище, его видения стали куда чётче. Духи говорили с ним. Просили. Пытались о чём–то предупредить.
Он поднялся на ложе из циновки и верблюжьих шкур. Одеяло упало, обнажая мощный торс юноши.
— Что гложет тебя, свет моей жизни?
Тонкие руки обхватили его живот, а голова девушки легла на мускулистое плечо. Он чувствовал мягкое прикосновение её смуглых грудей. Ощущал, как гладкое упругое бедро прижимается к его ноге.
— Правильно ли я поступаю, Гайде? — Широкая ладонь его пробежалась по лбу, обнаружив там прохладную испарину. — Быть может, твой отец прав? Зачем всё это?
Последние несколько дней он был по–настоящему счастлив. Неспешным караваном племя двигалось через пустыню. С тех пор как песчаная буря улеглась, каждый день, каждую ночь Гайде была с ним. Она стала его душой, его миром, всем, чего он когда–либо желал.
— Ты — муаз'аммаль. — Всякий раз, когда девушка произносила это, по спине Эдуарда пробегали мурашки. — Было сказано, что ты объединишь племена и спасёшь людей в надвигающейся ночи.
Он откинул одеяло и встал, отстранив её от себя.
— Я не просил этого.
Эдуард начинал скучать по тем временам, когда списывал голоса в своей голове на безумие. Он не хотел этой ответственности, боялся её.
— Мудрецы Тайного города учат, что мы не вольны менять пути предназначения.
— Но этот путь окрашен кровью, Гайде. — Ночь приятно холодила его разгорячённую кожу. — Если наибы послушают меня, обратного пути не будет.
Чем ближе становился оазис, тем сильнее крепли в его сердце сомнения.
— Мой отец просил меня разубедить тебя, — призналась девушка.
Эдуард содрогнулся. На мгновение его голову посетило дикое предположение, что это единственная причина, по которой Гайде была с ним.
— Но сейчас я вижу, что не должна этого делать.
Она поднялась и, подойдя к Эдуарду сзади, вновь обняла его, прижавшись нагим телом к его крепкой спине.
— Если бы я только увидела в тебе алчность, слепую жажду господства над судьбами людей, я бы сама убила тебя во сне.
Девушка–пустыня. В ней причудливым образом сочетались красота и суровость, жар и холод, нежность и жестокий нрав, присущий её народу. Именно это Эдуарду нравилось в ней. Качества, которыми обладала его мать.